Петр Краснов - Единая-неделимая

— Папаша, а что двоюродные мои все дома теперь? — спросил Димитрий. Он кончил, есть и сидел на краю шалаша, мечтательно глядя вдаль.

— Иван кубыть на заработки ушел. Да что! Плохо у них. Семен-брат выпивать стал горазд, а девки?.. Какой с них прок?

— Евгении теперь, поди, восемнадцатый пошел.

— Кабы и не все восемнадцать. Наши там были: сказывали, загляденье девка.

— Красивая?

— Полагать надо, хороша.

— А чего замуж не идет?

— А за кого она там пойдет? За табунщика либо за конюха? Разборчива больно. У ей, поди, об офицерах думка.

Димитрий нахмурился. Вспомнил он молодого паныча Морозова, как видел его раз в слободе, уже офицером. Он был у батюшки. При сабле и в шпорах, весь в золоте.

— А молодой паныч, что там делает?

Ломался его голос, когда спрашивал. Сердце сжимала злоба и зависть.

— Что?.. Да ничего… Что ему делать?.. Заводского управляющего жена, вишь, теткой ему доводится. Как Константиновка погорела, ну он, значит, туда и ездит. Для здоровья, на вольный воздух.

После полдника Ершов напоил лошадей, засыпал им меру овса и, завернувшись в шубу, лег отдохнуть. Лег и Димитрий, но спать не мог. Думал о Морозове, о том, что придется ему и отцу стоять перед ним без шапок, кланяться, просить о службе. Вспомнил Евгению. Он видел ее два года назад. Тонкая, стройная, со смуглым лицом и большими глазами, с узкими темными бровями, с сочными влажными губами, она смотрела на Димитрия жадным взглядом и говорила, дыша ему в лицо свежим луком:

— Ну, и братец у меня! Фу-ты, Господи! Ты танцам-то обучен? Я, Митя, танцевать охоча. Я веселая девка. Люблю, чтоб и кавалеры были веселые.

Плясала тогда Евгения русскую по маленькой горнице, помахивала платочком, сгибалась, а Димитрий и сестры пели хором плясовую.

Тетка Авдотья Нефедовна, красивая, сухая баба, с острыми темными глазами на хитром лице, говорила Евгении:

— Смела ты, девка! Ох, не сносить тебе своей головушки, Женечка, не соблюсти тебе девичьей чести.

— А на кой она мне ляд сдалась, мамаша? — нагло улыбаясь и кося глазами на Димитрия, говорила Евгения. Притаптывала ногами, пристукивала каблуками, ходила по хате, юбками и рукавами кофты задевая Димитрия. От нее веяло весною. Напевала сквозь зубы ярмарочную частушку: «Корсетка моя — голубая строчка!»

Молод и несмышлен тогда был Димитрий, что парной теленок.

Спали все вместе в одной горнице, и не понимал Димитрий, зачем три раза в ночь выходила Евгения наружу и всякий раз тяжело вздыхала в дверях. Думал: живот у ней болит, луку объелась.

А теперь, пригретый в шубе на солнце, томился о Евгении.

«Сестра она мне… Двоюродная сестра… А что ж? В Библии и не такое читал мне дед Мануил».

Жмурился на сеянце, щурил до слез глаза, раскидался по шубе и не было сил прогнать из ума стройную девушку, притопывающую башмаками и до пола сгибавшуюся в плясовом поклоне.

Звучали неотступно в ушах глупые слова: «Корсетка моя — голубая строчка!..»

После полудня стало тяжело ехать.

Дорогу развезло. Колеса во весь обод уходили в черную и липкую грязь, облипали ею и мягко чмокали. Лошади так напрягались, что мокрые от пота их крупы покрывались мелкими морщинами. Казалось, не будет конца однообразно мертвой и пустынной степи.

В заводскую слободу приехали уже в темноте.

Семена Ефимовича не было дома. Шел выжереб, и ветеринарный врач потребовал, чтобы конюха дежурили на маточной конюшне. На двор выбежали девки. Любка шестнадцати лет, четырнадцатилетняя Маша и Ксюша двенадцати. Они помогли Агею Ефимовичу и Димитрию распрягать, завели лошадей под навес, а сами все смеялись жеребячьим, долгим, шаловливым, блудливым смехом и болтали:

— А в хату мы покамест не пустим. Женюша там моется и одевается. Ксюша, сбегай, посмотри, убралась сестра, а то нет? Ключница Агафья Петровна с заводу за ней пришла, — докладывала Димитрию Ксюша, и все три ржали, как молодые жеребята: — И-хи-хи… И-хи-хи…

Ксюша носилась со двора в хату и обратно на двор.

— Зачем ключница пришла? — спросил Димитрий и нахмурился.

— Мужчинам знать этого не надобно, — сказала Любка, закрывая лицо смуглым тонким локтем. — Много знать будете, скоро состаритесь.

— Она и монисто надевает, — сказала Маша.

— Танцевать будет, — сказала прибежавшая из хаты Ксюша. — Морозовский паныч приехал… Он и вызвал…

— У! Дура девка! Язык у тебя… Не ври, Ксюшка. Говоришь, чего сама не разумеешь, — накинулись на нее сестры.

Наконец пустили в хату. В хате еще стояли глиняные тазы и кувшины, была пролита вода и валялись брошенные полотенца. Тетка Димитрия Авдотья Нефедовна проворно наводила порядок.

— Здравствуйте, гости дорогие, да нежданные. Что невзначай приехали? Мы и ужина вам не сготовили… Сейчас схлопочу чего-нибудь.

Сама бегала глазами, хватала тряпки и прятала в угол. Лицо было лукавое, и суетливо по сторонам сновали глаза.

— Ночевать ложитесь на нашей постели. Сам дома ночевать не будет, а я с девчонками в задней горнице устроюсь.

Шумела горшками, чтобы заглушить хныканье и чей-то увещевающий старый голос, слышные за дверью.

— У, дура!.. — доносились до Димитрия шипящие слова. — Чего с тебя убудет? Паныч хорошенький. Настоящий ангелок. Ты веселая будь. Наливки выпей, станцуй, он, гляди, и совсем тебя полюбит. Он до баб страсть охочь, а тебя давно заприметил… Он тебя не оставит.

Плачущий голос Евгении протянул трясущимся, прыгающим звуком:

— Стра-а-шно!

— По первому разу, оно, конешно, не сладко.

— Сты-ыдно… — протянула Евгения.

— А ты стыд-то забудь. Еще как после полюбишь-то! Смолкли. Настала такая томительная тишина, что слышно было, как шуршала материя платья и скрипели башмаки.

Деревянная, из трех досок сколоченная дверь распахнулась, и в хату вошла Евгения. Лоб ее до бровей был закрыт красным с черными разводами платком, глаза блестели еще не просохшими слезами, и губы, подведенные помадой, были неестественно ярки. Деланно и натянуто улыбаясь, опустив голову и поеживаясь в накинутой на плечи шубке, она хотела пройти мимо Димитрия.

— Здравствуйте, Евгения Семеновна? Куды вы? — спросил Димитрий, становясь ей на дороге.

— Куды?.. Куды?.. — сказала она, теряясь. И вдруг засмеялась тем же наигранным жеребячьим смехом, как смеялись ее сестры. — На кудыкину гору, вот куды. Здравствуйте. Вы чего, на ночь, глядя, приехали?

Шедшая сзади старая женщина, толстая, бойкая, с круглым и желтым, как репа, лицом, выдвинулась вперед и затараторила:

— А вам, кавалер, чего надоть? Что вам Евгения Семеновна невеста, что ли? Идемте, Женечка, по-хорошему на вечеринку.

Димитрий сжал кулаки и хотел что-то сказать, но тетка Авдотья Нефедовна стала перед ним, подбоченясь