Петр Краснов - Единая-неделимая

— Сволочи! — вырвалось у полковника. — Учуяли негодяи, чем пахнет? Им аппараты чести казачьей дороже! Михаил Гаврилович, скачите вы… Да постойте! Надо бы написать. Так никто не поверит. Экой срам-то какой. Ну, мы ускачем… А батарея? А люди?.. Позор. Стреляться — надо. Не иначе…

Отчаяние полковника передавалось Морозову. Беда казалась непоправимой. Нигде не было ни одного человека, порывами выла вьюга, и в темных сумраках ночи то пропадал, то хрустко слышался поспешный шаг отходящих стрелков.

Полковник заехал за завод.

— Покурить, что ль, перед смертью, — сказал он. И вдруг выпрямился в седле. Под ним, в балке, в затишке, где вилась заметенная снегом дорога, тонкой змеею маячила длинная узкая колонна. В белом дыму метели чуть мерещились копья пик. От серых лошадей тонкий поднимался пар, и вся колонна казалась призрачной. Точно силы небесные двигались в этом снежном хаосе, легкие, еле зримые глазу.

— Пятая, что ль? — бодро крикнул полковник.

— Пятая, господин полковник, — вяло донесся старческий шамкающий голос. Один из всадников отделился и стал подниматься по снежным сугробам к полковнику.

— Пятая сотня, — командовал полковник, — отделениями на лево ма-арш!

Змейка двинулась, звякнула пиками, стала прямою и четкою, резче стал приметен пар, поднимавшийся над лошадьми.

— В чем дело, господин полковник? — спросил старый маленький человек, до бровей закутанный башлыком, подъехавший к командиру полка.

— Увидите, Леонтий Васильич, — как от мухи, отмахнулся от него полковник и продолжал кричать: — Сотня шашки вон, пики на бе-дро!.. Строй лаву!..

Сплошная линия выстроившейся сотни разделилась и стала краями скрываться во мраке вьюжной ночи.

— Рысью марш…

И, когда проходили мимо полковника тяжело в снегу дышащие лошади, он крикнул по фронту:

— Там венгерцев малость порубите… Только смотри, впереди пехота наша их заманивает. Ее не трожь!..

— Понимаем, — раздались голоса. — И гичать погромче!

— Понимаем….

Сотня скрылась на скате.

Полковник, Морозов, адъютант и трубачи поехали сзади.

— Ну, что Бог даст, — вздохнул полковник.

Едва проехали завод, донесся протяжный воющий казачий гик и за ним громкое пехотное «ура».

— Помогай Матерь Божья! — сказал полковник и широко перекрестился.

Прошло несколько времени. Пули не свистали. Было тихо.

— Ну, кажется, кончили, — сказал полковник. — Поедем, господин поручик, до дому.

У завода, на шоссе, остановились и ждали.

Была вьюга, неслись хороводом снежинки, но никаких иных звуков не примешивалось к вою ветра. Так стояли, не слезая с лошадей, с полчаса и смотрели в туман. Наконец, увидели. По шоссе к заводу вилась черная колонна и сбоку маячили конные казаки.

Старый есаул приметил своего командира полка, отделился от колонны и рысью потрусил к полковнику. Он сдвинул с красного обветренного лица башлык и сказал счастливым, еще дрожащим от пережитого волнения голосом:

— Человек с двести порубили, господин полковник, они и не стреляли, остальные все сдались. Померзли совсем. Жалко смотреть.

— Хорошилов, — обернулся командир полка к штаб-трубачу, — скачи ты назад, заверни ты мне эту публику — телехвонистов… Михаил Гаврилович, наладьте-ка в закутке свечку, надо донесение написать. А вы, поручик, будьте добры, посчитайте мне пленных.

У завода стояла колонна венгерцев. Они были тупые и равнодушные. Пять офицеров, один майор впереди, за ними толпа безоружных солдат. На них накинулся полковник. На скверном немецком языке он ругался.

— Как же вы смели в такую погоду атаковать? А! Несчастные!.. Вот и попались…

Он слез с лошади, топал ногами, размахивал руками и находился в чрезвычайном возбуждении.

Майор, с трудом шевеля замерзшими губами и показывая руку в шерстяных митенках с красными распухшими, замерзшими пальцами, плачущим голосом объяснял по-немецки, что германское командование решило использовать эту погоду, надеясь на отсутствие бдительности у русских, и послало вперед два их батальона прорвать фронт. За ними должны идти обе дивизии.

— Черта с два теперь пройдут! — проговорил полковник. — Однако надо нам полк вызвать, черт еще их знает, чего они там выдумают.

Снизу из лощины вышел батарейный командир со своими офицерами. Он с недоумением посмотрел на венгерцев.

— Вот, Матвей Матвеич, полюбуйтесь, вас собирались забрать, да и сами попались.

— То-то мне часовой говорил: атака была, не поверил.

— Поверишь тут! Сколько насчитали, поручик?

— Триста двадцать семь… Вывезла кривая!

— Не кривая вывезла, поручик, а спасла нас Божия Матерь, наша Заступница!

Так не раз на войне ужасное сменялось трогательным и мерзость взаимного истребления людей вдруг покрывалась чудом.

Точно силы небесные склонялись сверху к земле и, спасая одних, карали других. И человек чувствовал себя щепкой, гонимой волнами океана.

Однажды осенью 1915 года, когда закрепились гвардейские стрелки на левом берегу реки Стоход, Морозов

сопровождал на позицию командира стрелкового полка, при котором он был для связи.

Месяц назад здесь были жестокие бои. Наши загоняли германцев за Стоход. Теперь германцы приходили в себя и словно зверь зализывали раны в своем логовище. Они пополнялись и готовили новые атаки, стремясь сбросить гвардейских стрелков в болото. По болоту постреливал немецкий пулемет. На нашем берегу толпились солдаты с патронами, носилками и хлебом, боясь идти по топи к своим. Им надо было показать пример.

Лошадей и коляску командир стрелков, молодой генерал, только что оправившийся от раны в лицо, и бывший с ним Морозов и адъютант стрелкового полка оставили в полусожженной деревне, где по уцелевшим хатам ютились перевязочные пункты и обозные солдаты, а сами пошли пешком на запад, где над болотом едва намечались на том берегу песчаные бугры — наша позиция.

Впереди шел маленький генерал. Полный, веселый, с живыми черными глазами, с небольшими черными усами, он подошел к болоту, оглянул нерешительно стоявших солдат, крикнул: «ну, пошли, что ль, цепочкой, негусто. Нечего бояться» — и пошел, балансируя руками на кочках, проваливаясь в болото по колено, по пояс, снова вылезая на песчаные отмели и хлюпая тяжелыми сапога-Пи по воде. За ним, не отставая ни на миг, насторожившись глазами, шел немолодой, коренастый, широкий солдат, генеральский денщик Алексей. Он походил на легавую собаку, идущую за сапогом охотника по болоту и не спускающую с него глаз. Морозов сказал это полковому адъютанту, штабс-капитану Байкову.

— Да, правда… В самом деле… — ответил высокий, стройный и красивый Байков, молодцевато и легко перешагивавший с кочки на кочку.