Петр Краснов - Опавшие листья

Это была его исповедь. Он говорил то тихо, то голос его срывался, креп, он вставал, ходил взад и вперед по комнате, останавливался у окна и бросал слова жалобы и печали, слова возмущения в прохладный воздух ночи.

Они были одни. Пахомыч приготовил в своей каморке ночлег для Ипполита, а сам ушел спать в сарай. Никого кругом не было. Замирала в отдалении деревня и недальний тихо шептал лес.

— Ну так вот, ты понимаешь, — говорил Ипполит звучным баритоном, таким новым для Лизы, — я почувствовал, что я попал в партию. Прямо — ни Юлия, ни Соня мне ничего не говорили. Но я чувствовал, что мне доверяли, мне поручали кое-какую переписку. Я помогал Ляпкину на гектографе, иногда печатали в типографии Бродовичей. Там, среди рабочих, было много своих… Я словно вырос в своих глазах. Что надо делать, мы не знали. Мы знали одно, Лиза, что так продолжаться не может. Нужна перемена и, конечно, республика… Пора положить конец административно-полицейскому произволу… На вечерах у Бродовичей много и хорошо говорили Ляпкин и Алабин. Они развивали нас, показывали нам, что такое правовое государство, и доказывали, что Россия — страна самого мрачного, самого жестокого произвола. И было решено… Не у нас, нас мало во что посвящали, а за границей, в центральном комитете, было решено ступить на путь активной борьбы с правительством. Ипполит закурил папиросу, стал у окна, чтобы дым не беспокоил Лизу, и, тонкий, и стройный, четко рисовался на побледневшем небе. Чуть вспыхивала красным огоньком папироса.

— Весною получаю приглашение в N-ск заниматься с двумя молодыми людьми, — продолжал Ипполит. — Условия выгодные. Они евреи, по фамилии Шефкели. И поручение от Сони, сейчас по приезде узнать все про губернатора. Как живет, где бывает, как охраняется… Узнал… Губернатор, еще молодой генерал, вдовец, у него дочь, барышня лет семнадцати, и сын, паж, пятнадцати. Губернатор либерал, очень доступный человек, преисполнен самых лучших намерений, во всем идет навстречу земству. Любим крестьянами и вообще низшим классом. Никак не охраняется. Любитель пожуировать, немножко Дон-Жуан. Не пропускает ни одной приезжей актрисы. Человек смелый… Я обо всем, как было условлено, написал Соне… Не прошло и недели, как-то вечером возвращаюсь к себе… У меня Юлия.

Ипполит замялся и прервал рассказ.

— Что же Юлия? — быстро спросила Лиза, внимательно следившая за рассказом.

— Все ли говорить?

— Говори все!.. — сказала Лиза.

— Она приехала с приказом от комитета… Нас трое — она, я и еще один член партии, которого я не знал, — назначены убить губернатора.

— Нет!.. — воскликнула Лиза. — Только не это!.. Только не это!.. Ипполит!.. Ты не убил? Ты не способен на убийство… Да, я знаю… Я читала в газетах… она, но не ты!?. Ипполит, на твоих руках нет крови? Ну, говори!.. Говори скорее, Ипполит… Да или нет?..

— И да… и нет.

О! — простонала Лиза и закрыла лицо руками. — Ну, Дальше, потом? — Юлия учила меня, как действовать револьвером, она дала мне тяжелый бульдог. Мы пошли… Я должен бы выманить губернатора в темную аллею, под предлогом свидания с Юлией, и тем застрелить. Третий член партии ожидал нас у задней калитки с лошадью, чтобы увезти после убийства.

— Убийства… — прошептала Лиза. — Потом… дальше?.. Ну, говори же!

— Было гулянье в городском саду; Играла музыка, жгли фейерверк. Губернатор сам вошел с каким-то штатским в темную аллею. Я подошел к нему. Подал записку Юлии… Сказал, что я ее брат и что она просит его пройти к павильону. Генерал отослал штатского, подошел к фонарю, стал читать записку… Было удобно… Я опустил руку в карман… взялся за револьвер…

— Ну… потом… Ипполит… Ипполит! Как жаль, что нет Бога!.. Знаешь бога Саваофа, которого рисуют в облаках с седою бородою и строгим лицом!.. Как нужен Иисус Христос с мягкой бородкой и добрыми глазами!.. И дух святой в виде голубка в золотом сиянии… Если бы были они — этот ужас не был бы возможен. Убийство бы не было… Ну, потом… Говори скорее!..

— Я не мог… — едва слышно сказал Ипполит.

— Милый Ипполит! Как я понимаю тебя! Не мог… И я бы не могла!.. Ты… не палач… ты не убийца. Недавно… точно предчувствие: перечитала Тургенева "Казнь Тропмана". Какой ужас!.. Какое отвращение. Ну, хорошо, мы их обвиняем… а сами… сами!.. Разве это не казнь? Писать, кричать против смертной казни, а самим… Из-за угла, заманив женщиной… Предать, обмануть и убить… Все подлости вместе… Значит — она!?.

— Да… Я сказал, что не могу. Она отняла револьвер. Я думал, что она меня убьет, так была она раздражена… Но она пошла и я видел, как она застрелила.

— Она арестована?

— Да.

— Что ее ожидает?

— Ах, не спрашивай!..

В комнате Лизы стало тихо. Слышно было только, как тяжело дышал Ипполит, стоя у окна. Лиза сидела неподвижно на постели, опустив голову на руки.

— Что делать? — нерешительно сказал Ипполит. — Если желать блага народу, надо идти по этому пути. Другого нет.

Лиза порывисто встала.

— Нет… — кинула она. — Неправда… Есть другие пути. Ты сказал: административно-полицейский произвол… Идите в полицию. И сами в жизни устраните произвол… Я познакомилась с исправником Матафановым. По службе… Станьте вы исправниками… становыми… Нет!.. Вы не можете этого!.. Кишка у вас тонкая, как говорит народ, — не выдержите. Помню, празднику Матафановых, много гостей… Именины его жены. И вдруг приехал стражник… Нашли мертвое тело. Собрался в пять минут. Револьвер, шашка, подали его тройку. Ночь. Осень. Ветер, снег с дождем, грязь непролазная, так страшно в лесу, а он поскакал… И дня не проходит: то пьяная драка, то воровство, то поджог, то конокрада поймали и убили… "Верите ли, — говорил он мне, — заснешь, и во сне видишь, что воров и убийц допрашиваешь, сам их жаргоном говорить начинаешь"… Нет, вы на это не пойдете. Критиковать, осуждать вы можете!.. А сами работать, как они!.. Вы их убивать будете… Да… Так решили?.. Слыхала я…

— Да… всю администрацию…

— Хорошо… А кто же на их место? Чтобы охранить слабых? Вы пойдете?.. Ты пойдешь, Ипполит, сказать по уезду со становыми, разбирать тяжбы, писать протоколы, стращать и мирить…

Лиза опустила голову и замолчала, точно обдумывая что-то.

— Нет, Ипполит, — тихо продолжала она. — Думаю о Бродовичах и какой мрак на душе у меня. Умереть лучше, чтобы не видеть этого обмана. Жизни лживой не знать… Уйти от нее… Во что мы верили? Помнишь, в гимназии… на курсах… Мы говорили… Народ… Вот он народ… Скоро два года я живу среди этого народа. Страшно, Ипполит! Вот соберется класс, шумит, верещит детскими голосами, синие глазки, как васильки, рожицы умильные… А прислушаешься к словам!.. Какая брань… Какие рассказы. "Тятька мамку прибил пьяный, однова глаза не вышиб, мамка плачет"… Что же, жаль мамку-то? — "Так ей, суке, и надо, она с телегинским парнем ночь ночевала…" Это дети!.. У меня сторож, Пахомыч, чудный набожный старик, бережет меня, как родную, а что в его голове? Рассказывал один раз мне, как лет двадцать тому назад он чуть купца не убил, позарившись на его золото. "Уже топор взял, чтобы по виску тяпнуть, да лампадка треснула и купец проснулся". Спрашиваю: а теперь могли бы? "Кто ее знат-то… Ежли много золота, и теперь не устоишь. Враг-то силен?" Знаем мы деревню? Ведь ее перевернуть — это надо целые века перевернуть от самого татарского ига, если не раньше! В глубине она нетронутая, как нива непаханая… Нет, Ипполит, не убийствами губернаторов ее поднимешь, а работой внутри. Не о президенте думать надо, а о том, чтобы царю помогать. Вот какие слова, Ипполит, я научилась в деревне говорить… Что же… Осудишь?