Петр Краснов - Цесаревна

— Ось подивиться!.. Вы дюже храбрая.

— Послушайте… Сорвите вон ту кисточку.

Рита показала на молодую кисть черной смородины.

— Извольте, сударыня.

— Какая сие смородина?

— Черная.

Брови Алеши поднялись кверху. Прекрасные глаза смотрели с недоумением. Чего еще хочет от него эта лукавая девица?

— Черная?.. Так почему же она красная?

Алеша ничего не понимал. Он молчал, стоя перед Ритой с широко расставленными ногами.

— Потому, сударь, что она — зеленая. Вот и все! Серебряными колокольчиками рассыпался веселый, задорный смех. Рита соскочила с петли и подбежала к Алеше.

— Становитесь рядом… Так… Вон, в конце аллеи — беседка, там пятнать нельзя… В горелки… Поняли? Слушайте:

мерно, размахивая в лад рукою, запела Рита.

Алеша невольно вскинул вверх голову, в тот же миг Рита сорвалась и, мелькая ногами под развевающимся воланом платья, кинулась бежать по аллее. Алеша бежал за нею, раскачиваясь. Куда там — догнать! Догонит вол легкую лань?.. Перед самым носом Алеши захлопнулась стеклянная дверка беседки, потом приоткрылась, и две девичьи руки с ягодным соком перепачканными пальчиками показали ему большой «нос».

— Пожалуй, сударь, сюда.

Дверь открылась. В беседке Рита сидела в кресле, обитом розовым рипсом.

— Сядьте напротив… Вы кто будете? Придворный?.. Придворный?..

— Певчий.

— Так… У вас есть братья и сестры?.. Сестры? Главное — сестры…

— Так… Маю братьев и сестер.

— Маю… Так не говорят… Неисправимый хохол!..

— А вы, Маргарита Сергеевна, москалька, — огрызнулся Алеша.

— У-у, какой! Я вас!.. Императрице пожалуюсь… Я не москалька, милостивый государь мой, а петербуржанка… Извольте сие запомнить, зарубить на вашем прекрасном носу… Итак — «маете» братьев и сестер. Кто да кто?..

— Старший брат Данило.

— Даниил… Так… Потом?..

— Що Кирила.

— Що! Оррер!.. Кирилл. Сестры?.. сестры?..

— Агафья, Анна, Вера….

— Боже, — всплеснула руками Рита. — Целое капральство…

— За что вы мне все говорите поносные и язвительные слова.

— Алексей Григорьевич, я вам не поносные и язвительные слова говорю, но учу вас, молодого, прекрасного хохла, как быть при дворе.

— Я при дворе?.. Но когда же я буду?..

— Но ведь вы — придворный?

— Певчий.

— А!.. Все равно!.. Вы можете попасть в случай. Если цесаревна вас услышит… Она так любит музыку и пение… Вам по-французскому надо учиться.

— Ось подивиться! Куда мне, Маргарита Сергеевна, я и по-русски-то все промахиваюсь.

— Подлинно, промахиваетесь… Я буду вас учить.

— Извольте, Маргарита Сергеевна… Премного благодарствую.

— Не на чем… Будем играть в «провербы».

— Що це такое?.. Николи того не бачив.

— Не бачив… Пусть!.. Впрочем, это вдвоем нельзя. Лучше попробуем в буриме.

У Алеши глаза вылупились.

— Я скажу два слова, а вы на них мне ответите стихом. Четыре строчки. В рифму. Вы знаете, что такое рифма?

— Ну, бачив… Рифма?.. То есть — склад.

— Итак…

По загорелому лбу Риты тонкими паутинками побежали морщинки. Не глубокие морщины старости, а тонкие морщинки ранней юности, когда кожа делает запас для растущего черепа.

— Скажем… Гадалка и купав а…

Лицо Алеши стало таким беспомощным, что Рите стало жаль его.

— Гадалка?.. и купава… Гадалка?.. гадалка?.. скажем — прялка… Купава?.. ну — пава, что ли? Нехай буде пава.

— Слушайте, надо, чтобы смысл вышел. Так ничего — только слова, а надо стихи… Слушайте и запоминайте:

Однажды мне сказала старая гадалка: «Когда распустится волшебная купава И принесет тебе ее русалка, Ты береги цветок — твоя в нем слава!»

Эх, жаль купавы под рукою нет. Я поднесла бы ее вам… Как русалка!

— Ах, як же!.. То ж прямо чудеса!

— Ладно… И менуэт вам надо уметь танцевать, и англез, и аллеман, и кадрилии… Идемте. Дайте вашу руку. Да не так!.. Чуть коснитесь пальцами. Дама вас возьмет. Какая красивая рука!.. И сами вы молодец! Настоящий петиметр!.. Нет, что я, какой вы петиметр?.. Сколько в вас росту?

— У прошлой недели полковник у притолоки мерив. В вашем батьке без двух вершков сажень, Петра Сергеевич трошки помельче буде. Одначе два аршина десять вершков…

— Еще бы, — с гордостью сказала Рита, — первого батальона Преображенского полка! А вы?

— Два двенадцать…

— Тоже здорово!.. Какой же вы петиметр! Вы вельможа!.. Господи!.. Этакий рост!.. Такая красота!.. Вам надо в гвардию записаться. В Конный полк!.. Итак, — Рита, грациозно согнув на локте, опустила руку и концами пальцев приподняла юбку. — Повернитесь лицом ко мне. Первое па: полшага правой и полшага левой ногой. Не так!.. Совсем не так!.. Полшага!.. Пол!.. пол!! пол!!! Мелкий шаг. Теперь — правой ногой… Приподнимитесь на носки!.. Согните ногу… Плавно!.. Не дергайте ее. Под музыку и в ритм… Слушайте: раз, два, три!.. Раз, два!.. Ну, начинаем. Я вам пою… Слушайте такт!.. такт!! Ведь вы же певчий!.. придворный певчий!! У вас же должен быть слух!..

— Так я же лучше вам, Маргарита Сергеевна, на бандуре сыграю менуэт сей самый.

— Ладно, ладно… Теперь пойдем обратно. Слушайте:

— Я вас так лю-блю…

— Верить не могу…

А, вы мне отвечаете?.. Каков!

— Сколько в сердце ран…

— Это все обман…

С русскими словами у вас как-то ладнее идет. Вот тут вам присесть надо, каблуками прищелкнуть… Ну-с, дальше:

— Сердце, что костер…

— Это пламя — вздор…

— Судит пусть ваш дивный взор…

Ей-Богу, правда, по-русски у вас выходит совсем хорошо.

— Дюжа заплутався, Маргарита Сергеевна.

— Не отделаетесь, сударь, коль скоро я за танцы взялась.

— Нет, нет, нет, слова напрасны,

Быть покинутой ужасно…

Так и шли они менуэтом по дорожке сада, усыпанной желтым речным песком, пока не наткнулись на рослого Преображенского сержанта, вдруг появившегося из боковой калитки.

Сержант был по-летнему, по-домашнему, — в одном белом камзоле с широкими кружевными рукавами, в зеленых штанах, в белых штиблетах и башмаках. Напудренный парик с косой был снят, и темно-русые волосы «по-петровски» обрамляли чистое загорелое лицо, ниспадая до плеч.

— Ну, что, готовы? — весело крикнул сержант. — Ты так и поедешь, Рита? Хотя бы пальчики помыла.

— Я в реке ополосну.

— Алексей, тащи бандуру.

Адель Фридриховна принесла Рите суконную, сливочного цвета мантилью и шляпку, денщик подал Петру Сергеевичу голубую епанчу.

Шестивесельная полковая шлюпка ожидала их на Мойке. Зимней канавкой шли медленно. Засинели, заголубели широкие невские просторы, показались серые бастионы Петербургской крепости и белое здание собора, за ними зелень садов Люст-Эланта.

Рита сидела на руле, на алой суконной подушке, рядом с Алешей. Она положила «право руля», и шестерка стала плавно поворачивать против течения. Шли вдоль берега. В желтоватую, прозрачную воду глубоко уходили лопасти, и весла гнулись, подавая вперед нарядную темно-синюю, с золотым обводом лодку. Полковой, кормовой флаг развевался за спиной у Риты. Гребцы, преображенцы в алых камзолах, гребли ровно, сильно и мерно.