Петр Краснов - Цесаревна

— Может быть. Но той силы, что есть у Вольтера, той глубины она не имеет.

Король протянул левую руку к раскрытому портфелю и привычным движением вытащил из него маленькую, вершка два длиной и полтора шириной, книжечку в потертом кожаном переплете.

— Быть может, потому, что Вольтер пишет о королях, героях, о битвах, о возвышенном, он мне дороже Мальзерба, особенно же в такие вечера перед сражением, как сегодня.

Небрежно, большим прокуренным пальцем король отогнул книгу и, будто случайно наткнувшись, прочел негромким голосом, в котором дрожала легкая хрипота:

— Это чудовище, быть может, перед нами. В наше время таких чудовищ нет… Но против меня все-таки двуглавый орел и… женщина!.. О, если бы вы знали, милый Катт, какая это женщина!.. Сколько в ней злобы и коварства к нам! И как она меня ненавидит!.. И… Медведи!.. Нет, не бараны… Медведи! Я не скрываю от вас, Катт, эти северные медведи могут драться, как львы. Вот почему, милый Катт, накануне сражения, какое нас ожидает завтра, когда чудовище мне задает энигму, я предпочитаю Вольтера вашему Мальзербу и… даже Расину… Что поделаешь — у меня солдатские вкусы…

Король положил кисть винограда на оловянную тарелку и, подвигая ее Катту, сказал с легким вздохом:

— Кушайте виноград… Помните у Расина: «Кто знает, придется ли нам есть его завтра…» Покойной ночи, милый Катт, распорядитесь прибрать все мои бумаги. Я завтра со светом выезжаю.

Могучий пегий, в коричневых пежинах по светло-серой, розоватой шерсти датский жеребец короля Фридриха стоял неподвижно, опустив прекрасную голову с широкой белой проточиной вдоль лба и носа до самых ноздрей и розовых губ, и, казалось, не дышал. Он знал — король смотрит в подзорную трубу и в эти минуты шевелиться не рекомендуется. За шевеление будет удар шпорой и сильный цук изогнутым мундштуком. Малиновый, густо зашитый золотом вальтрап прикрывал пистолетные ольстреди. Сам король был при параде. Из распахнутого на шее кафтана белел кружевной галстук, и с левой стороны груди блистала большая звезда ордена Черного Орла. Свою палку-костыль он отдал рейткнехту, почтительно стоявшему сзади, и, обеими руками поддерживая трубу, смотрел на русскую позицию.

Позиция была выбрана умно.

Маленький кружок зрительной трубы, передвигаясь слева направо, показывал по частям все то, что готовилось Фридриху. Король знал все воинские артикулы, знал он и русский петровский артикул.

В баталии полевой три атаки: в крыло, которое слабее. Крепкое крыло лесом закрыто… Атака в середину невыгодна, разве конница хорошо рубить будет, а иначе сами сожмут…»

Король опустил трубу, протянул ее назад и, не глядя, принял от рейткнехта костыль. Знаком подозвал к себе генералов.

— Великий был человек их царь Петр, — сказал он, — а какое дерьмо по себе оставил. Они уперли свой правый фланг к деревне Цихер и к Массинскому лесу… Левый прикрыли ручьем Цабельгрунт. Отличное дело!.. Их артиллерия на командующих высотах… Простым глазом пересчитать пушки можно. Это и есть их знаменитые шуваловские гаубицы?.. С фронта прикрылись ручьем Митчелем. Куда лучше! Берега обрывисты, внизу заболоченные луга… Мост только у Картшена. За какого дурака он, однако, меня считает?.. А ведь, поди, горд своей позицией… Думает: «Обломает об меня зубы старый Фриц…»

Пестрые линии русских полков, занимавших позицию, были ясно видны в прозрачном осеннем воздухе. До короля доносился глухой гул голосов, песни и пьяные крики.

— Им уже дают водку, — пробормотал Фридрих, — немного рано.

Он помолчал, задумчиво глядя вдаль, потом рукой в белой с раструбом перчатке пригласил генералов ближе подъехать к нему.

— Я атакую завтра, на рассвете, — негромко и ласково сказал он. — Я поведу атаку из-за Цорндорфа… Вы меня, надеюсь, поняли?..

В больших серых глазах Фридриха заиграл лукавый огонь.

— Я спрашиваю вас, вы поняли меня?..

— Ваше величество, — несмело сказал фельдмаршал Дона. — Цорндорф находится сзади неприятельской позиции.

— Ну так что из того?.. Дона молча пожал плечами.

— Зейддиц, ты меня, я думаю, понял?

— Ваше величество, через Керстен и Массинский лес, прикрываясь Бацловом и Вилкендорфом, я пройду за Цорндорф.

— Великолепно!.. Колоссально, милый Зейдлиц. Им придется вторую линию сделать первой и первую второй, их правый фланг станет левым и левый правым. Посмотрим, не закружится ли у них голова от такой карусели?..

— Ваше величество, — сказал Дона, — вы хотите обходить их в двух верстах от них. Вы не опасаетесь удара на марше?..

— П-с-ст, — протянул король и тронул по душистой, густой осенней траве мягкого луга свою лошадь. — Вы слышите?..

Пьяные крики и песни у деревни Цихер стали слышнее. Фридрих спускался с холма к берегу ручья. Он, не задерживая лошади, обернулся к генералам:

— Диспозицию я пришлю вам сейчас же… Выступать в семь часов вечера… Кавалерии до леса идти на рысях…

Король плавной, свободной рысью поехал по лугу к деревне Дармицель.

В девять часов вечера 13 (24) августа казаки полка Луковкина донесли фельдмаршалу Фермору, что у нейдамской мельницы появилось «видимо-невидимо» неприятельской кавалерии и что в Массинском лесу слышен топот и, треск ломаемых сучьев. Все выходило не так, как предполагал русский главнокомандующий. Румянцев к нему не подходил, противник, обнаруженный днем за деревней Дармицель, оттуда исчез. В темной ночи нигде не было видно бивачных его костров. Творилось нечто совсем неподобное. Главнокомандующий послал адъютанта посмотреть, что делается на позиции, и подтвердить войскам, чтобы они не сходили с занятых мест.

Он получил известие, что генерал Броун с обсервационным корпусом только после полудня прибыл на поле сражения и стал под углом к правому флангу, правее Бутырского полка.

— Ваше сиятельство, — докладывал Фермору молодцеватый пожилой адъютант, перед вечером объехавший позицию и уже затемно вернувшийся в ставку, — осмелюсь доложить, на правом фланге у нас не благополучно. Шуваловские полки совсем разложились. Все рекруты, войны никак не видавшие… Темнота их пугает. Невдалеке от них лес, и, по словам казаков, там полно неприятеля… Не знаю, по чьему приказанию, но в полках раздали винные порции. Люди разбрелись, орут песни. На левом фланге застал в порядке только старые полки. В первой линии — Бутырский, во второй — пятый и четвертый Мушкетерские…

Фермор знаком прервал его доклад и вышел из палатки. От факелов, горевших подле шатра, светлый круг лежал на поле. Четко освещенная трава лохматилась причудливым ковром, на ней резкими белыми струнами легли веревки палатки. Рослые часовые гренадеры Бутырского полка стали «смирно», брякнув дребезжащими в кольцах ружьями. Темная ночь лежала кругом. Только когда Фермор вышел из освещенного круга, стали видны в отдалении желтые пятна горящих на позиции костров. Волны сизого тумана ходили над ними, и казалось, что там тени плясали плавный таинственный танец. На их светлых, колеблющихся дымах вырисовывались резкие фигуры солдат. То входили они в свет костров, то исчезали, растворяясь во мраке. Нестройный гул доносился оттуда, протяжно и жалобно пела пастушья свирель, слышался грубый хохот и дикие взвизгивания.