Сюгоро Ямамото - Красная Борода

Нобору хотел было возразить, что этот подонок, будучи в интимной связи с матерью, преспокойно женился на ее дочери, но сдержался и, вспомнив, как сам попался в сети сумасшедшей О-Юми, покраснел. К счастью, Ниидэ ничего не заметил и, ускорив шаги, продолжал:

— В жизни есть много поучительного. Но нет такого канона, который подходил бы для каждого. Даже заветы Будды — «не убей», «не укради» — не являются абсолютными для всех. Вот я и хочу, чтобы в этом случае отступили от правила.

Ниидэ остановился, сказал, что дальше пойдет один, а Нобору велел возвращаться в больницу.

— Мне надо кое с кем переговорить в управе, наверно, будет и угощение. Поэтому передай, чтобы меня к ужину не ждали — вернусь поздно.

На следующий день О-Куни выпустили из тюрьмы. Правда, награду за добровольный донос она не получила, но благодаря настойчивости Ниидэ смогла вернуться в ночлежку Касивая к своим детям.

Ниидэ вызвал Нобору и попросил, чтобы тот отправился в Касивая и осмотрел хворавшую дочь О-Куни. При этом он вручил Нобору пять рё.

— Передай эти деньги О-Куни, — сказал он. — Остальные десять рё я пока оставлю у себя. Когда понадобится, выдам. В ближайшие дни я к ней загляну.

— Неужели Рокусукэ оставил так много денег? — удивился Нобору.

— Нет, ему принадлежали только пять рё с небольшим, а на остальные десять, — Ниидэ хитровато усмехнулся, — на остальные десять я заставил раскошелиться Симаду — чиновника из управы.

Нобору недоверчиво поглядел на него.

— Видишь ли, — продолжал Ниидэ, — у Симады ужасно ревнивая жена. Кроме того, она уже много лет страдает от приступов черной меланхолии. Я регулярно присылаю для нее лекарства и раз в месяц осматриваю. Мне удалось пронюхать, что Симада тайно снимает комнату, где встречается со своей любовницей. Представляешь, что будет, если ревнивая жена узнает об этом. Вот я ему и намекнул... Ты не гляди на меня так, Нобору, — сам понимаю: я повел себя не очень прилично, но в результате получил от Симады десять рё отступного...

В глазах Ниидэ запрыгали веселые огоньки. По-видимому, он вовсе не считал себя виноватым.

— Короче говоря, Симада приказал выпустить О-Куни на волю, а десять рё выдал мне якобы в уплату за лечение его жены... И все же мой поступок заслуживает порицания.

Если я начну зазнаваться, ты вправе напомнить мне об этом. Вот и все. А теперь отправляйся в Касивая.

Незадолго до начала сезона дождей Нобору по собственному почину сменил кимоно на больничную форму — светло-серый халат и такого же цвета шаровары. Они были хорошо накрахмалены и слегка топорщились. Нобору чувствовал себя в них неуютно. Ему казалось, что все пристально разглядывают его в этой новой для него одежде.

Ниидэ и Мори делали вид, будто ничего не замечают. Остальные тоже помалкивали, хотя от внимания Нобору не ускользнули насмешливые взгляды и улыбочки. Лишь один человек обрадовался — кухарка О-Юки. Впервые заметив на нем халат, О-Юки захлопала в ладоши и заулыбалась:

— Как хорошо, что вы изволили наконец надеть этот халат. Я рада вдвойне, потому что выиграла.

— Что значит — выиграла? — с подозрением спросил Нобору. — Ты с кем-нибудь заключила пари?

— Вовсе нет! — смущенно ответила О-Юки. — Просто я молилась о том, чтобы на вас снизошло такое настроение.

— Какое еще настроение?

— Чтобы вы пожелали остаться в нашей больнице, — воскликнула О-Юки. — Наверно, вам кажется странным, что именно я говорю это, но нашей больнице так нужны хорошие, настоящие врачи, которые с желанием, а не из- под палки лечили бы здешних больных!

«Да ведь она повторяет слова Мори», — заметил Нобору.

О том, что ей нравится Мори, болтали и Цугава, и О-Суги — служанка сумасшедшей О-Юми. В самом деле О-Юки была по уши влюблена в Мори, а тот не обращал на нее внимания. Нобору иногда замечал их вместе. Обычно девушка останавливала шедшего навстречу Мори и заговаривала с ним. Однажды Нобору стал свидетелем такой сценки: О-Юки и Мори стояли у ограды плантации лекарственных растений. Мори, скрестив на груди руки, с независимым видом глядел в сторону, а девушка, закрыв лицо рукавом кимоно, горько плакала. То было в конце весны, легкий туман стлался над оградой, и в тусклом вечернем освещении О-Юки и Мори напоминали картину театра теней. Сцена казалась нереальной, и от нее веяло невыразимой тоской.

«В самом деле, она повторяет слова Мори», — подумал Нобору и без всякого умысла спросил:

— Мори тоже так считает?

О-Юки спокойно кивнула и с улыбкой ответила:

— Господин Мори так изволил сказать.

— У меня на этот счет есть собственное мнение, ворчливо пробормотал Нобору. — Мори пытается сам себя обмануть. Главная цель любого — выбиться в люди. Прославиться и сколотить состояние — вот изначально присущее человеку, самое сильное и, я бы сказал, естественное желание! О Красной Бороде говорить не буду. Он прославленный врач — это все признают. Его с почетом встречают аристократы и богачи. А то, что он, несмотря на такие почести, работает в здешней больнице, лишь способствует его славе и авторитету. Мы — другое дело! Мы — обыкновенные врачи-практиканты. Работать здесь до скончания века — значит навсегда обречь себя на безвестность. А я не хочу этого, с меня хватит!

— Вы так говорите, потому что устали, вам обязательно надо отдохнуть, — тихо сказала О-Юки.

Нобору пошел к себе. Разговор с О-Юки расстроил его. Ему было стыдно. Стыдно не только за то, что он наговорил О-Юки, — он ощутил противоречие между своими словами и поступками. И дело здесь было не в упрямстве. Он лишь откровенно сказал вслух то, о чем постоянно размышлял. А теперь он уже не мог не признать: работа в больнице Коисикава, да и сама личность Ниидэ его привлекали — и очень сильно. И вот он без всякого принуждения надел медицинский халат, который вызывал у него отвращение. Правда, к тому был свой повод, но он никогда бы этого не сделал, не произойди в его взглядах перемены. Повод же был вполне заурядный — просто на него подействовало замечание одного пациента.

В районе Накатомидзака есть квартал, прозванный «Барсучьими норами». Там ютился самый бедный люд. Нобору часто сопровождал туда Ниидэ. По поручению Красной Бороды он наблюдал больного Сахати — человека лет сорока пяти, довольно упитанного. Глядя на Сахати, трудно было поверить, что он страдает тяжелой формой туберкулеза.

— Заставьте его лечиться, — не раз уговаривал Нобору управляющий ночлежным домом Дзибэй.

Ниидэ предписал Сахати соблюдать полный покой. Тот всякий раз согласно кивал головой. Он и правда ложился в постель, когда поднимался жар или чересчур донимал кашель, но чуть становилось легче, как он тут же вставал и принимался за работу. Когда Ниидэ ругал его, Сахати лишь смущенно улыбался, почесывал затылок, без конца кланялся и повторял: