Сюгоро Ямамото - Красная Борода

...И вот однажды вечером в «Барсучью нору» пришла О-Нака. Она была без младенца.

Сахати валялся на постели пьяный. О-Нака вошла в комнату, затворила ставни и присела рядом. Уже по тому, как она затворила ставни, он догадался: это О-Нака. Ему было странно, что приход О-Наки нисколько его не удивил, казался само собой разумеющимся.

— Знакомые сказали мне, где ты живешь, вот я и пришла, — шепотом произнесла О-Нака. — Ты прости меня, если можешь.

Сахати напряг все силы, чтобы не застонать. Он поднялся с постели и потянулся к фонарю. Время было позднее, а при закрытых ставнях в комнате стало темно как ночью.

— Не надо зажигать свет, — попросила О-Нака и расплакалась. — Неужели не простишь?

— Не знаю, не могу в себе разобраться, — с грустью прошептал Сахати. — Но я рад, что ты жива.

— Выслушай меня, пожалуйста.

— Говори, если тебе это не слишком тяжело.

Некоторое время она молчала, стараясь подавить рвущиеся из горла рыдания. Потом, не давая воли чувствам и время от времени шмыгая носом, ровным голосом заговорила.

Оказывается, у нее был друг, за которого она обещала выйти замуж. Он был сыном отцовского приятеля, покинул родительский дом, поселился по соседству и нанялся плотником-поденщиком. Он был того же возраста, что О-Нака, был влюблен в нее с юных лет и часто говорил ей: «Хочу породниться с вашей семьей». Большую часть заработанных денег он отдавал родителям О-Наки. Когда ему исполнился двадцать один год, он попросил у родителей ее руки. Те с радостью согласились.

— Я узнала об этом незадолго до того, как мы с тобой познакомились.

Нельзя сказать, что О-Нака любила этого юношу, но он не был ей неприятен. К тому же она испытывала к нему благодарность за помощь, которую он оказывал родителям. Но когда речь зашла о замужестве, О-Нака почему-то не могла воспринять это реально — будто речь шла не о ней, а о ком-то другом. Как раз в эту пору она познакомилась с Сахати и увлеклась им. Она понимала: надо открыться ему, объяснить все как есть и порвать с ним всякие отношения, но в то же время чувствовала, что на это у нее не хватит сил.

— И я ничего не могла с собой поделать, — прошептала О-Нака и снова зарыдала.

В конце концов О-Нака решила соединить свою жизнь с Сахати. Чувство благодарности к тому юноше у нее сохранилось, но она рассчитывала со временем вернуть ему деньги, которые он отдавал родителям. Она переговорила со своим хозяином, сообщила о своем решении родителям. Несмотря на их увещевания, она с удивительным упорством стояла на своем. Теперь Сахати стало ясно, почему хозяин О-Наки с кислой миной встретил его хозяина и по какой причине столь холодно отнеслись к нему родственники О-Наки.

Сахати и О-Нака поженились и почти год жили душа в душу.

— За этот год я поняла, что не зря родилась на свет божий. Когда я оставалась одна, мне нередко приходила в голову мысль, что такое счастье не может длиться вечно и когда-нибудь за него придется расплачиваться.

Когда вспыхнул пожар, О-Нака решила: «Вот она и пришла — расплата!» Спасаясь от пожара, она понимала, сколь глупа эта мысль, но чем больше ее отвергала, тем сильнее она овладевала ею. В пожаре ей виделся знак того, что она за этот год сполна насладилась счастьем, какое дается человеку на целую жизнь. «Итак, ты взяла свое — и хватит», — как бы нашептывал ей некий голос. Сейчас удобный случай: Сахати решит, что она погибла в пожаре. Пришло время поставить точку, пора расплатиться за то неслыханное счастье, каким она наслаждалась! Эти мысли не оставляли О-Наку, когда она бежала, спасаясь от пожара. Внезапно она пришла в себя, остановилась и увидела что стоит у родительского дома в Санъя. Это судьба решила О-Нака.

— С тех пор мне казалось, будто настоящая я осталась с тобой, а здесь не я, а кто-то совсем другой.

В ней и в самом деле что-то надломилось, она послушно последовала совету родителей и вышла замуж за того юношу.

Минуло два года, у нее родился сын Тайкити, и семейная жизнь пошла по накатанной колее. До тех пор, пока она случайно не встретилась с Сахати во дворе храма Асакуса.

О-Наке казалось, будто она неожиданно проснулась. Было такое чувство, словно все, что случилось с ней после пожара, — не настоящая жизнь.

— Вот и сейчас, когда я тебе обо всем этом рассказываю, мне кажется, что не у меня, а у другой был муж и ребенок, — прошептала О-Нака, дрожа словно в ознобе. — А я, настоящая, вернулась к тебе. Вернулась, понимаешь?

— Ты говоришь серьезно?

— А ты обними меня.

— Может быть, ты захочешь снова уйти.

— Прошу тебя, обними!

Сахати притянул ее к себе. О-Нака что-то поправила на груди, потом закинула руки ему на шею, изо всей силы прижалась к нему и неожиданно вскрикнула.

— Не отпускай меня, крепче прижми, — прошептала она и потеряла сознание...

— Чуть пониже груди торчал нож, — произнес Сахати. — Я хотел послать за врачом, но было поздно Она испустила дух. Теперь вы понимаете, почему она просила не отпускать ее, прижать покрепче. Я так и сделал — не хотел отпускать ее... Потом я решил заколоться тем же ножом, но что-то остановило меня — будто я услышал ее голос: «Живи, тебе умирать не надо». Вот так-то...

По-видимому, Сахати истратил на свой рассказ все силы. Он скорчился, судорожно обхватил руками подушку и так мучительно закашлялся, сотрясаясь всем телом, что казалось, вот-вот лишится сознания.

Нобору подошел к постели и стал поглаживать ему спину с резко выступавшими лопатками. Наконец кашель прекратился, и он напоил Сахати водой.

— Так вот, — продолжал он, с трудом переводя дыхание, — труп, который вчера откопали позади дома, — это О-Нака. До того, как случился оползень, на том месте была моя мастерская. Я закопал ее там, под полом, и с тех пор мы всегда были вместе.

...Все доброе, что он делал для соседей, — это в память об О-Наке. Он вовсе не заслуживал ни благодарности, ни похвалы. Сахати не знал о дальнейшей судьбе ее мужа и ребенка, но понимал, что принес им несчастье, да и саму О-Наку он, можно считать, убил собственными руками. Он предчувствовал: когда-нибудь все это откроется, а до той поры решил помогать людям — в память о ней и во искупление своей вины.

— А вчера, услышав шум позади дома, я сразу догадался: это О-Нака пришла за мной. Теперь на нас снизойдет успокоение, и мы навсегда соединимся.

Спавший у порога Хэйкити громко застонал, открыл глаза и потребовал воды. Потом вдруг завопил:

— Черт бы побрал этого скрягу управляющего и его скупердяйку старуху! Черт бы побрал дурака Сахати и глупого доктора Красную Бороду! Вы все несусветные идиоты — не понимаете, что весь этот мир не стоит одной бутылочки сакэ. Нечего пялить на меня свои буркалы. Лучше выпейте — и сразу полегчает. Ну даст мне, наконец, кто-нибудь воды?