Сюгоро Ямамото - Красная Борода

Нобору сделал знак женщинам. О-Кэй схватила чашку, но он ее остановил и попросил чистое полотенце. От частой рвоты у Тёдзи распухло горло. Поэтому Нобору взял у О-Кэй полотенце, смочил конец в воде и сунул мальчику в рот.

— Попытайся пососать. Не спеши, потихоньку, — ска­зал он Тёдзи.

Мальчик попробовал, но у него сразу же начался при­ступ рвоты, и он, скорчившись, упал на постель.

— Доктор, это я во всем виноват, — пробормотал он, отдышавшись. — Вы на отца и мать не сердитесь, простите их. Это я во всем виноват.

— Я все понял, — Нобору сжал горячую руку Тёдзи, — но теперь тебе говорить трудно, надо успокоиться и уснуть.

— Очень хочется пить, — пробормотал Тёдзи, закрывая глаза.

— Ничего, скоро ты сможешь вволю напиться, — про­бормотал Нобору, тихо поглаживая руку мальчика.

Глаза Тёдзи были полуоткрыты, между веками просве­чивали белки. У крыльев носа выступили фиолетовые пят­на, дыхание еще более участилось и стало прерывистым.

— Доктор, — прошептала стоявшая рядом О-Кэй. — Так дышат перед смертью. Я знаю, это предсмертное дыха­ние. Сделайте же что-нибудь, доктор! Сделайте что-нибудь!

— Оставьте его, дайте ему умереть спокойно, — послы­шался голос О-Фуми.

Все мгновенно обернулись туда, где лежали Горокити и О-Фуми. До сих пор они не произнесли ни слова, лежали без малейшего движения. И вдруг О-Фуми заговорила. Загово­рила таким хриплым голосом, что его трудно было принять за человеческий. Она лежала на спине с закрытыми глаза­ми, губы едва шевелились, с трудом выговаривая слова:

— Я знала, что Тёдзи воровал, знала еще до того, как мне наябедничала О-Кину. Не его в этом вина...

— А о чем тебе говорила О-Кину? — встрепенулась О-Кэй, подойдя к ее постели.

— Оставьте мальчика, — повторяла О-Фуми, не отве­чая на ее вопрос. — Дайте ему умереть. Так будет лучше и для него самого, и для всех нас.

— О-Фуми, скажи правду: что говорила эта подлая тварь о Тёдзи? — настаивали О-Кэй, заглядывая ей в гла­за. — Что она говорила?

— Симая позвал к себе Горокити и заявил: О-Кину видела из окна своего дома, как Тёдзи воровал у них доски, и готова быть свидетелем. — Лицо О-Фуми болезненно перекосилось.

— Ах, эта старая потаскуха!

— Не надо, О-Кэй. На О-Кину вины нет, это мы во всем виноваты.

— Гадина! — закричала О-Кэй, гневно сверкая глаза­ми. — Да как смеет эта уродина, эта развратная тварь, эта доносчица строить из себя благородную!

— Перестань, умоляю тебя, О-Кэй. Прости, я доставила тебе столько неприятностей. Не принимай то, что случи­лось, близко к сердцу, и Тёдзи тоже оставьте в покое, дайте ему умереть.

Тёдзи скончался на рассвете.

Горокити и О-Фуми спали, когда он испустил дух. О-Кэй молча подняла тело и отнесла в дом Ухэя. Там же обмыли и обрядили всех четверых и перенесли их в пустовавший соседний дом. Провожая глазами О-Кэй, уносившую Тёдзи, Нобору шептал:

— Ну, теперь все братья и сестры собрались вместе. Пусть им сопутствует на том свете мир и покой.

С рассветом похолодало, у Нобору стали мерзнуть колени и пальцы. Он погасил фонарь и подбросил угля в печурку.

— Скажите, доктор, — неожиданно послышался голос проснувшейся О-Фуми, — Тёдзи очень мучился перед сме­ртью?

— Нет. — Нобору убрал руки от раскалившейся печур­ки. — Он скончался без страданий.

— Правда не мучился?

— Когда человек умирает, страдания оставляют его. Тем, кто глядит на умирающего, кажется, что он мучается. На самом же деле он уже ничего не чувствует. Я не заметил и тени страдания на лице Тёдзи.

О-Фуми обернулась в сторону спавшего мужа и некото­рое время глядела на него, потом снова легла на спину и попросила воды. Нобору протянул руку к посудине, в кото­рой приготовлял микстуру, потом передумал и подал ей заварочный чайник с остывшим чаем.

— Пейте маленькими глотками прямо из носика — так удобней, — предупредил он.

С мучительной гримасой О-Фуми сделала несколько глотков.

Горокити повернулся во сне и стал похрапывать. Его тихий храп свидетельствовал скорее не об усталости, а о спокойствии человека, освободившегося от физических и душевных мук. О-Фуми долго всматривалась в лицо мужа, потом тихо сказала:

— Мы уже десять лет как поженились, но я впервые вижу, чтобы он так спокойно спал.

— Доктор, почему вы не позво­лили нам умереть? — помолчав, спросила О-Фуми. — Мы долго думали и наконец решили уйти из жизни все вместе — иного выхода у нас не было. Отчего же все старались нам помешать?

— Грешно умирать таким образом, — ответил Нобору. — Своими руками оборвать дарованную тебе жизнь — преступление. Тем более преступно вместе с собой забирать на тот свет ни в чем не повинных детей. И неужели вам непонятно, что соседи не могли да и не имели права бросить вас на произвол судьбы, молча наблюдать, как вы и ваши дети гибнут у них на глазах?

О-Фуми надолго замолчала, потом осторожно прокаш­лялась и едва слышно стала рассказывать.

Горокити родился в Фукагаве, а она — в Итабаси. Жили они в бедности, и Горокити с семи лет, а ее — с пяти застав­ляли нянчить младенцев. Отец Горокити был уличным тор­говцем рыбой, а отец О-Фуми что только не пробовал делать — был старьевщиком, чернорабочим, носильщиком. В двенадцать лет Горокити отдали в услужение торговцу лекарствами. Когда ему исполнилось семнадцать, он упал с лестницы, разгружая на складе ящики с товаром, и сильно повредил голову. Сразу он, кроме боли от ушиба, ничего не почувствовал, но спустя полгода вдруг начинал терять соз­нание или переставал понимать, где он и что с ним происхо­дит. Бывало, несет коробку с лекарствами, внезапно оста­новится перед шкафчиком и не понимает, что делать дальше и вообще куда и зачем он идет. Однажды такой при­ступ случился с Горокити, когда он взялся за тележку, чтобы погрузить на нее товар, — и двое суток он возил эту тележку по всему городу.

О-Фуми познакомилась с ним, когда поступила на работу в маленькую харчевню. Горокити уже не служил у торговца лекарствами, а нанялся на склад грузчиком. Ему исполнился двадцать один год, а О-Фуми — двадцать. Они быстро подружились, захотели пожениться, но у родителей были иные планы — они намеревались продать О-Фуми в публич­ный дом. Она рассказала об этом Горокити, и они решили бежать из Эдо в Мито.

— Получилось так, будто я его вроде как соблазнила, — вздохнула О-Фуми. — В Мито мы прожили три года. За это время у нас родились Торакити и Тёдзи. Муж оказался чело­веком слабовольным, напоминала о себе и болезнь. Короче говоря, он никак не мог приспособиться к жизни на новом месте среди чужих людей, и в конце концов мы снова верну­лись в Эдо.

Перед возвращением мы вместе с детьми отправились в Оараи. Прихватили с собой еду и полдня отдыхали, любова­лись морем. Ни до, ни после мы не испытали такого счастья, как в тот день — единственный за всю нашу жизнь... — Лицо О-Фуми на мгновенье озарилось счастли­вой улыбкой.