Сюгоро Ямамото - Красная Борода

Еду они разогревают редко. Зимой, правда, кипятят воду, но объедки обычно съедают холодными.

— Холодная пища очень полезна для здоровья, — поучает отец. — Возьми, например, собак. Пес, которого холят и лелеют, всегда беспомощен и хил, а у бродячей собаки, набивающей брюхо отбросами и спящей на голой земле, и зубы в порядке, и желудок работает безотказно.

— Ага, верно! Так оно и есть, — вторит мальчик.

— В далеком прошлом все живые существа питались сырой пищей. О-о, да никак это свиная отбивная... Будешь есть?

— Спасибо, ешь сам. — Мальчик мотает головой. — Мне тоже попался кусочек.

Тщательно прожевывая остатки отбивной, отец разви­вает теорию о том, что теплая одежда и горячая пища ослабляют человека, делают его подверженным чуть ли не всем болезням и, напротив, холодная еда и жизнь под от­крытым небом укрепляют здоровье и силы.

Однако, отстаивая естественность и благотворность постоянного пребывание под открытым небом, отец про­должает мысленно строить дом для себя и для сына, стара­ясь довести его до совершенства. Оба решили, что ограда вокруг дома должна быть каменной, а ворота кипарисо­выми и непременно с козырьком. Европейские комнаты на первом и втором этажах решено оборудовать кондиционе­рами и провести водяное отопление. В японской же части дома будет отведена специальная комната для чайных цере­моний. Весь участок перед фасадом займет зеленая лужайка в английском стиле. Примерно треть участка вдоль запад­ной стороны дома должна занимать дубовая роща; намечено также высадить молодые кипарисы. Цветов же вокруг дома не будет.

Так представляется отцу и сыну окончательный вариант их дома с усадьбой, к которому они пришли, тщательно обдумав все детали.

Будущий дом кажется им настолько реальным, что, раз­буди их среди ночи, они тотчас вспомнят любую его деталь.

— По-моему, пришло время подумать и о мебели, — с полной серьезностью заговорил однажды отец, бредя с мальчиком по улице. — Европейские комнаты я хотел бы обставить в шотландском стиле. Вот так... — И он выводит рукой в воздухе какие-то фигуры. — Самый подходящий для этого материал — толстые дубовые доски. Все должно быть как в старом шотландском поместье; нет, лучше, пожалуй, как в загородном охотничьем домике. Обстановка должна сочетать деревенскую простоту с изысканным ари­стократическим вкусом, но только без всякой вычурности.

Мальчик склоняет голову набок и, не находя, должно быть, подходящих слов, молча трет ладонью щеку и как-то странно то опускает, то поднимает правое плечо.

Сложна, конечно, и проблема кухни, — продолжает отец, сощурив глаза, словно пытаясь представить себе эту воображаемую кухню. — Делать ли ее в японском стиле? — И он снова чертит фигуры в воздухе. — Или же в западном? В последнем случае придется оборудовать ее газовой пли­той и кухонным столом, покрытым стальным листом, чтобы удобней было поджаривать бифштексы.

— Н-да... — тянет мальчик, хмуря брови. — С этим, должно быть, не надо спешить.

— Так-то оно так. Да я, собственно, и не спешу. Не в спешке дело. Но ведь с домом и садом у нас все решено. Значит, они, считай, все равно что построены. Теперь оче­редь за кухней.

— Вот оно что... Тогда кухня...

Отец скребет заросшие щетиной щеки и принимается взвешивать все «за» и «против» японской и европейской отделки кухни. Найдена новая тема для бесед, и отец с сыном постараются продлить их как можно дольше. Бродя по улицам, отдыхая на обочине дороги и лежа по вечерам в тесной и темной лачуге, они будут разбирать кухонную проблему во всех подробностях, тщетно пытаясь обмануть пустые, урчащие желудки.

К великому, должно быть, сожалению отца, когда их дискуссия снова коснулась меблировки европейской гости­ной, мальчик умер.

Это случилось душной сентябрьской ночью в их нищен­ской, жалкой, как собачья конура, лачуге. Мальчик угас неправдоподобно быстро, неделю промучившись от жесто­кого расстройства желудка. Трудно сказать, в чем была истинная причина его смерти. Однажды утром, когда приближалось время завтрака, мальчик разжег печурку. Топливом ему служили собранные накануне сырые щепки и ветви. Дым разбудил отца, который высунул голову наружу и удивленно спросил, для чего это мальчик затопил печур­ку, ведь кипяток нужен зимой, а сейчас, в этакую жару, можно обойтись и холодной водой.

— Да нет, я не собираюсь кипятить воду. — Мальчик обернулся к отцу, глаза его ввалились, под ними залегли черные тени. — Еда вся сырая, надо ее сварить.

— Сырая, говоришь? Ну-ка покажи. Мальчик снял с огня кастрюлю и поднес к отцу.

— Да ведь это же маринованная скумбрия! — восклик­нул отец, потянув носом. — Ее маринуют с солью и уксу­сом. А ты говоришь, сырая еда!

— Хозяин харчевни, где продают суси, сказал, что ее надо обязательно сварить.

— Он глубоко ошибается. — Отец затряс головой. — Маринованную скумбрию не варят.

— Но ведь хозяин-то знает, — пытался возразить маль­чик, однако, увидев, как отец решительно мотнул головой, он со смехом, похожим на рыдания, опустил кастрюлю на землю.

К вечеру у обоих начались рези в желудке и понос. Воз­можно, они отравились маринованной скумбрией, но утверждать это было бы трудно. Скумбрия казалась вполне съедобной, вкусно пахла, и ничего необычного они в ней не заметили. Да и ели они в тот раз не только скумбрию: в кас­трюле было такое месиво, что никто не смог бы устано­вить, из чего, собственно, оно состояло.

— Нет, не маринованная скумбрия тому виной, — рассу­ждал отец; он хотел не столько оправдаться, сколько уточ­нить симптомы болезни. — Если бы мы отравились скум­брией, первым делом у нас появилась бы крапивница и нача­лась рвота. Но ведь ни у тебя, ни у меня этого не было. Вот и думается мне, не пищевое это отравление. Тут все дело в переохлаждении желудка.

— Угу, верно, пожалуй, так оно и есть, — кивает голо­вой мальчик, морщась от невыносимой рези в животе.

Под обрывом, над которым возвышается храм Сэйганд-зи, есть полуразвалившаяся общественная уборная. Кое-как сколоченные подгнившие дощечки не позволяют человеку укрыться в ней, и ею давно перестали пользоваться. Лишь отец и сын, мучимые жестоким поносом, протоптали туда тропинку от своей лачуги.

Спустя три дня отец выздоровел. Боли в желудке утихли у него к вечеру следующего дня, а на третий день прекра­тился и понос.

Но состояние мальчика оставалось тяжелым и с каждым днем все ухудшалось. Он так ослабел, что не мог даже дота­щиться до обрыва.

— Все будет в порядке, ты не волнуйся, — подбадривал мальчик отца. — Я скоро поправлюсь.

— Да я нисколько не беспокоюсь. В подобных случаях единственный метод лечения — голодание, но, конечно, до какого-то допустимого предела, — отвечает отец, поглажи­вая живот.