Василий Авенариус - Бироновщина

Это нѣсколько подбодрило Лилли. Когда она входила въ «Большой» залъ, сотни глазъ направились на нее. Сама же она видѣла только государыню за главнымъ столомъ, да стоявшую за ея кресломъ, рядомъ съ прислуживавшимъ камергеромъ, г-жу Балкъ.

— Такъ вотъ она, наша искусница, — промолвила Анна Іоанновна своимъ густымъ, почти мужскимъ баритономъ, окидывая Лилли ласковымъ взглядомъ. — Ты оказала намъ въ сей великій день преизрядную радость. Чѣмъ бы и намъ тебя порадовать?

"Проси же, проси!" подбивала сама себя Лилли, и сокровенное желаніе было y нея уже на губахъ. Но губы ея не размыкались, а застѣнчивый взоръ умоляюще скользнулъ на новобрачныхъ.

Поддержки ждать отъ нихъ ей было, однако же, безполезно. Оба сидѣли какъ въ воду опущенные, а y принцессы глаза были еще заплаканы, и блѣдность щекъ не скрашивалась даже наложенными на нихъ румянами.

Лилли взглянула тутъ на цесаревну, и что же? Та тотчасъ пришла къ ней на помощь:

— Ваше величество! дѣвочка обробѣла. Не дозволите ли мнѣ дать за нее отвѣтъ?

— Говори.

— У нея одна мечта — попасть въ это воскресенье на публичный маскарадъ.

— Охъ, дѣтство, дѣтство! И танцовать, вѣрно, до страсти любишь?

— Люблю, ваше величество… — смущенно пролепетала Лилли.

— Но прыгаешь еще, можетъ, трясогузкой? Такъ балетмейстеръ нашъ Флере маленько тебя подучитъ.

Милостивый прощальный кивокъ, — и оторопѣвшей, но счастливой дѣвочкѣ оставалось только сдѣлать возможно граціозный благодарственный реверансъ.

Къ серединѣ свадебной недѣли весь Дворъ до того изморился, что въ четвергъ была сдѣлана общая передышка.

Въ пятницу же съ самаго полудня въ Зимнемъ дворцѣ состоялся парадный балъ-маскарадъ, къ которому были допущены только особы высокопоставленныя или «аташированныя» къ Царской фамиліи. Для тѣхъ же избранныхъ особъ былъ въ субботу на придворной сценѣ оперный спектакль-gala.

Зато къ назначенному на воскресенье, 8-е іюля, заключительному «публичному» маскараду (какъ значилось въ разосланныхъ печатныхъ приглашеніяхъ) "имѣли пріѣздъ всѣ придворныя и знатныя персоны и чужестранныя, а также дворянство съ фамиліями, кромѣ малолѣтнихъ, въ приличныхъ маскахъ, съ тѣмъ, чтобъ платья пилигримскаго и арлекинскаго не было, тако жъ не отваживались бы вздѣвать какихъ непристойныхъ деревенскихъ платьевъ, подъ опасеніемъ штрафа".

Братья Шуваловы, уже по званію камеръ-юнкеровъ цесаревны, присутствовали при всѣхъ перечисленныхъ празднествахъ, но и ихъ, подобно Лилли Врангель, всего болѣе интересовалъ воскресный маскарадъ, для котораго оба заблаговременно заказали себѣ «пристойныя» платья: старшій братъ, Александръ, — плащъ бедуина, а младшій, Петръ, — доспѣхи средневѣковаго рыцаря.

Петру Ивановичу, однако, такъ и не пришлось пощеголять въ своихъ доспѣхахъ. Въ самый день маскарада онъ дежурилъ днемъ во дворцѣ цесаревны.

Когда онъ тутъ съ дежурства собрался во свояси и взбѣгалъ къ себѣ наверхъ въ третій этажъ, по обыкновенію, черезъ двѣ ступени на третью, то второпяхъ оступился; нога y него подвернулась, и невыносимая боль едва-едва дала ему возможность доплестись до дивана въ кабинетѣ. Самсоновъ слеталъ тотчасъ же за лейбъ-хирургомъ Елисаветы Петровны, Лестокомъ. Тотъ, ощупавъ больное мѣсто, нашелъ, что опасности никакой нѣтъ, но что вытянута жила и что паціенту обязательно должно пролежать день-другой съ арниковой примочкой на сильно-опухшей ногѣ. Такъ старшій Шуваловъ, завернувшій передъ маскарадомъ домой, чтобы облечься въ свой бѣлый бедуинскій плащъ, засталъ младшаго брата въ самомъ дурномъ настроеніи распростертымъ на диванѣ съ компрессомъ на ногѣ и съ книжкой въ рукахъ.

— Значитъ, богиня твоя Діана на маскарадѣ тебя такъ и не дождется? — замѣтилъ онъ. — Если она про тебя спроситъ, то что сказать ей? что прикованъ къ своему дивану?

— Ну да, какъ Прометей къ скалѣ! — проворчалъ въ сердцахъ Петръ Ивановичъ.

"Подлинно Прометей! иронизировалъ онъ самъ надъ собой по уходѣ брата. — Точно мальчишка поскользнулся и самъ себя наказалъ! Тамъ всѣ уже съѣзжаются на общее веселье, а ты вотъ лежи пластомъ и утѣшайся какой-то книженкой. Какъ это глупо, ахъ, какъ глупо!"

Въ это время изъ передней донесся нетерпѣливый звонокъ, а затѣмъ стукъ отворяемой двери и возгласъ Самсонова:

— Вы ли это, Михайло Ларивонычъ?

— Собственной, братъ, персоной, — отвѣчалъ веселый голосъ, и въ комнату ворвался красивый молодой офицеръ.

— Воронцовъ! — вскричалъ Шуваловъ и, полуприподнявшись на диванѣ, протянулъ ему обѣ руки. — Какъ ты вырвался сюда, дружище?

Пріятели крѣпко обнялись и расцѣловались.

— Да что y тебя, Пьеръ, съ ногой-то? — спросилъ Воронцовъ.

Петръ Ивановичъ сталъ объяснять. Тутъ въ дверяхъ показался старшій камердинеръ, Ермолаичъ.

— Съ пріѣздомъ, батюшка, Михайло Ларивонычъ! Нежданый другъ лучше жданыхъ двухъ; аль только на побывку?

— На побывку, старина, и контрабандой.

Старикъ всплеснулъ руками.

— Самовольно, значитъ, безъ вѣдома герцога?

— Похоже на то.

— Эка гисторія! Да вѣдь тебя, батюшка, онъ самъ же и спровадилъ отселѣ къ чорту на кулички въ линейные полки? Какъ провѣдаетъ про твое самовольство, такъ жди отъ него всякихъ пакостей: разжалуетъ въ рядовые, а не то и въ арестантскія…

— Богъ не выдастъ — свинья не съѣстъ! — былъ легкомысленный отвѣтъ. — Ну, а теперь, старина, можешь опять благородно отретироваться въ собственные аппартаменты. У насъ съ Петромъ Иванычемъ свои приватныя дѣла.

— Приватныя дѣла! Ну, подумайте! — ворчалъ себѣ подъ носъ старикъ, "благородно ретируясь". — И покалякать-то толкомъ не дадутъ…

— Такъ развѣ и полковой командиръ не знаетъ о твоей отлучкѣ? — продолжалъ, между тѣмъ, допрашивать Шуваловъ.

— Командиръ-то знаетъ; но отлучился я подъ претекстомъ якобы къ роднымъ въ деревню. Были y насъ, видишь ли, на дняхъ большіе маневры. Я съ моей ротой пробрался ночью окольными путями въ тылъ непріятелю, напалъ врасплохъ на ихъ главную квартиру и захватилъ самого командира со всѣмъ его штабомъ въ постели.

Шуваловъ расхохотался.

— Однако! Воображаю, какъ они тебя благодарили. Ну, и ты увелъ ихъ въ свой лагерь?

— Взялъ съ нихъ только слово считать себя военноплѣнными. Это рѣшило исходъ маневровъ. Мой командиръ хотѣлъ было представить меня за то внѣ очереди къ слѣдующему рангу…

— А ты неужели отказался?

— Отказался, и по двумъ причинамъ: во-первыхъ, было бы не по-товарищески на чужой оплошкѣ выгадывать себѣ служебный фортель… Во-вторыхъ…

— Ну, что же во-вторыхъ?

— Во-вторыхъ, я могъ выпросить себѣ, замѣсто того, негласный отпускъ, который былъ мнѣ до зарѣзу нуженъ, чтобы… чтобы оглядѣться здѣсь опять въ придворныхъ сферахъ.