Василий Авенариус - Бироновщина

"Назвала его Иваномъ-царевичемъ, а онъ сей часъ и вообразилъ ужъ… Вотъ глупый-то! Подѣломъ вору и мука."

Вдали замелькали огоньки Петербурга, а немного погодя на вспыхивающемъ горящею нефтью фонъ Ледяного дома вырисовался и темный силуэтъ Исаакіевскаго моста. Мысли Лилли невольно перенеслись къ новобрачнымъ въ Ледяномъ домѣ, и сердечко ея наполнилось жалостью.

— А вѣдь карлики-то до утра тамъ, пожалуй, замерзнуть! — проговорила она вслухъ. — Не отдать ли имъ эту оленью шкуру? Она очень грѣетъ…

Самсоновъ издалъ въ отвѣтъ только какой-то нечленораздѣльный звукъ.

— Ты что тамъ бурчишь?

Тотъ же глухой звукъ.

— Что y тебя языкъ во рту примерзъ?

— Я, Лизавета Романовна, вѣдь обѣщался молчать… Все вотъ думаю, не придумаю, чѣмъ бы мнѣ откупиться… Знаю! Я брошу здѣсь перстень, что пожаловала мнѣ нынче государыня.

Онъ снялъ перчатку съ правой руки и взялся уже за перстень, какъ оказалось, съ огромнымъ рубиномъ, окруженнымъ брилліантиками.

— Не смѣй! — остановила его Лилли. — Ты долженъ особенно дорожить этимъ подаркомъ.

— Но вину мою вы мнѣ такъ и не отпустите?

— И не жди! И на глаза мнѣ ужъ не показывайся!

— Помилосердуйтесь! Назначьте хоть какой-нибудь срокъ.

— Хорошо, — смилостивилась она: — сегодня 6-е февраля? Такъ ровно черезъ годъ въ этотъ самый день ты можешь явиться ко мнѣ во дворецъ.

— Лизавета Романовна! черезъ полгода?

— Сказано разъ: черезъ годъ, такъ тому и быть. А вотъ уже и Ледяной домъ. Ты не забудешь отдать карликамъ эту полость?

— При васъ же ее отдамъ.

Окликнувъ стоявшаго y ледяныхъ воротъ часового, Самсоновъ передалъ ему отъ имени будто бы Волынскаго, оленью шкуру для новобрачныхъ а повезъ затѣмъ Лилли далѣе до самаго дворца. Когда тутъ сани остановились y бокового крыльца, Лилли сошла съ саней со словами:

— Итакъ до 6-го февраля будущаго года.

Она ожидала, что онъ еще разъ повторитъ свою просьбу, и тогда, быть можетъ… Но онъ пожелалъ ей только на прощанье упавшимъ голосомъ:

— Храни васъ Богъ!

Такъ закончился для нихъ памятный день ледяной свадьбы карликовъ,

Что касается самихъ новобрачныхъ, то на другое утро ихъ нашли въ Ледяномъ ихъ домъ въ полуобморочномъ состояніи, прижавшись другъ къ дружкѣ, около потухшаго ледяного камина, и если въ нихъ теплилась еще искра жизни, то благодаря лишь покрывавшей ихъ теплой оленьей шкурѣ.

Былъ еще одинъ страдалецъ, долго помнившій ледяную свадьбу, — Василій Кирилловичъ Тредіаковскій. Но свою обиду онъ на этотъ разъ не перенесъ уже молча, а вошелъ съ челобитной къ своему главному начальнику, президенту Академіи Наукъ, барону Корфу. Корфъ съ своей стороны откомандировалъ къ жалобщику академика-доктора Дювернуа, и тотъ донесъ, что… "на квартиру къ помянутому Тредіаковскому ходилъ, который, лежачи на постели, казалъ мнѣ знаки битья на своемъ тѣлѣ. Спина была y него въ тѣ поры вся избита отъ самыхъ плечъ дале поясницы; да y него жъ подъ лѣвымъ глазомъ было подбито и пластыремъ залѣплено. Для предостереженія отъ загнитія велѣлъ я ему спину припарками и пластырями укладывать, чѣмъ онъ чрезъ нѣсколько дней и вылѣчился"…

Этимъ донесеніемъ до поры до времени и ограничилось участіе академическаго начальства къ своему злосчастному секретарю: обидчикъ его, первый кабинетъ-министръ, былъ еще въ слишкомъ большомъ фаворѣ y императрицы. Самъ Василій Кирилловичъ, однако, не стерпѣлъ и забѣжалъ съ задняго крыльца еще къ Бирону, а этому его жалоба послужила желаннымъ оружіемъ, чтобы погубить наконецъ своего ненавистнаго соперника.

Вторая половина Масляной недѣли 1740 г. была посвящена празднованію мира съ Турціей: послѣ чтенія герольдами на площадяхъ мирнаго договора, съ бросаніемъ въ народъ золотыхъ и серебряныхъ жетоновъ, слѣдовали: молебствія, разводы съ пушечной пальбой, во дворцѣ маскарадъ — для купечества, а на Дворцовой площади жареные быки съ фонтанами краснаго и бѣлаго вина — для народа, которому царица съ балкона бросала также горстями деньги; по вечерамъ же ежедневно фейерверкъ и иллюминація (на которую, сказать въ скобкахъ, по счетамъ придворной конторы, было отпущено отъ Двора одного говяжьяго сала 550 пудовъ). Для обывателей это быль пестрый калейдоскопъ непрерывныхъ увеселеній, для придворныхъ же чиновъ, какъ доводится, посыпались еще, какъ изъ рога изобилія, щедрыя пожалованія. Въ числѣ пожалованныхъ не былъ забыть и предсѣдатель маскарадной коммиссіи, Волынскій, удостоенный денежной награды въ 20 тысячъ рублей.

За этимъ наступило затишье Великаго поста, — для Артемія Петровича — затишье передъ бурей. По поводу требованія саксонско-польскимъ правительствомъ возмѣщенія ему убытковъ отъ прохожденія русскихъ войскъ чрезъ Польшу во время войны съ турками, онъ не воздержался указать императрицѣ на чрезмѣрную расточительность Двора, особенно безконтрольные расходы герцога курляндскаго, истощающіе и безъ того скудные рессурсы казны.

— Будетъ! — сухо оборвала его Анна Іоанновна. — Твоими трудами, Артемій Петровичъ, по свадьбѣ карликовъ я много довольна и не обошла тебя наградой…

— За что я имѣлъ уже счастье принести вашему величеству мою всенижайшую благодарность, — подхватилъ Волынскій. — Но горько мнѣ, государыня, отдавать моихъ русскихъ братьевъ чужеземцамъ на утѣсненіе…

— Ты опять свое! Не гоже намъ твои рѣчи слушать. Языкъ y тебя — острая бритва. Берегись, какъ бы тебѣ зря самому не порѣзаться!

Послѣ этого въ обращеніи съ нимъ государыни Артемій Петровичъ не могъ уже не замѣтить нѣкотораго охлажденія; а чрезвычайно чуткая ко всякимъ такимъ симптомамъ высочайшей немилости вельможная знать не замедлила съ своей стороны использовать эту немилость. Записной придворный остроумецъ князь Куракинъ, обѣдая разъ во дворцѣ вмѣстѣ съ Бирономъ и другими приближенными царицы, сталъ восхвалять ея царствованіе, столь же славное-де, какъ и царствованіе царя Петра Алексѣевича.

— Въ одномъ лишь ваше величество ему уступаете, — добавилъ онъ со вздохомъ, — въ одномъ!

— Въ чемъ же это? — спросила Анна Іоанновна.

— Царь Петръ зналъ господина Волынскаго за такія дѣла, что накинулъ ему уже веревку на шею, а ваше величество по мягкости сердечной вотъ уже десять лѣтъ не имѣете духу затянуть петлю.

Острота, не смотря на ея грубость, вызвала на губахъ государыни улыбку; Биронъ же съ громкимъ смѣхомъ чокнулся съ острословомъ — и всѣ близсидящіе не преминули сдѣлать тоже.

Нашлись, понятно, добрые люди, которые довели объ этомъ случаѣ до свѣдѣнія Волынскаго. Терпѣніе крайне самолюбиваго государственнаго мужа наконецъ лопнуло. Цѣлую ночь до утра просидѣвъ со своимъ секретаремъ Эйхлеромъ за письменнымъ столомъ, онъ услалъ секретаря спать и кликнулъ Самсонова.