Юзеф Крашевский - Осада Ченстохова

— На посту, отец приор! Стоим на постах и приветствуем тебя, наш вождь.

— Да благословит вас Бог, да пошлет вам Бог награду!

— Никогда я так не ожидал вашего высокопреподобия, как сегодня, так как меня мучает одна мысль и я должен в ней перед вами исповедаться; как грех, она тяготит меня.

— Что же это такое, дорогой пан Петр? — отозвался с улыбкой Кордецкий.

— Отойдем только немного в сторону, чтобы нас никто не слышал, и прошу выслушать меня внимательно… Вот так! Швед, очевидно, не ставит нас ни во что; надо это выбить у него из головы, чтобы нас лучше уважал, пусть больше боится. Прошлой ночью я хорошо осматривал их лагерь. С вечера выходил, чтобы со всех сторон вглядеться в него. У них нет ни малейшей осторожности, и они смеются над нами, даже не считая ясногорцев воинами. Их отряды подходят под самые стены без патрулей, без разъездов, не обращая на нас никакого внимания; видно, их так Бог ослепил, а нам необходимо этим воспользоваться.

— Каким образом? — спросил приор.

— Как? Весьма легко! Я, например, беру охотников, выхожу через восточные ворота, тихонько обхожу часовых, если они есть, и нападаю с тылу на их отряд, который расположился в северо-восточном углу, разложил костры, пьянствует и веселится всю ночь; нет ничего более легкого и верного. Прежде чем они схватятся за оружие, мы их разобьем…

Лицо Кордецкого покрылось румянцем.

— Вот таких людей мне надо! — воскликнул он, подняв руки вверх. — Такой веры, таких сердец, и наш край не станет жертвой первого хищника, который на него покусится! Среди сомнений, отчаяния, подлости, как цветок среди сорной травы, вырастают еще великие души. Идите, идите во имя Бога, пан Петр, только осторожнее, так как жизнь человеческая дорога!

— Итак, вы мне разрешаете сделать вылазку? — подхватил радостно шляхтич.

— А не посоветоваться ли об этом с паном Замойским? — спросил через минуту приор.

Чарнецкий прикусил губы, видно было, что это ему пришлось не по вкусу, но быстро ответил:

— Ах, пожалуйста, пожалуйста, пойдемте.

Они прошли несколько шагов. Пан мечник стоял и о чем-то раздумывал, может быть, сочинял в голове новую речь на всякий случай; он повернулся, и с ним поздоровались.

— Ну! Что нового? — спросил он, поглядывая на лица, по-видимому, воодушевленные какой-то мыслью.

— Не правда ли, — начал Чарнецкий, — что шведы смеются над нами, пане мечник; думают напугать нас, как детей, и воевать, как с детьми; ночью и вечером, вы сами должны были это видеть, они даже не берегутся, ложатся спать без стражи, хоть забирайся к ним в лагерь! Можно было бы их немного проучить ночной вылазкой из монастыря; ночи темные, швед не стережется, а у нас, слава Богу, мужества хватит.

Замойский даже захлопал в ладоши.

— Вот это мне нравится, пан Петр! — сказал он. — Мы сошлись на одной мысли с той разницей, что я еще рассматривал ее стратегически и начертывал план, когда эта мысль уже родилась в вашем сердце… План великолепный! Ну, а откуда же произведем вылазку?

— С восточной стороны, через восточные ворота, — сказал Чарнецкий, — я обойду отряд, который стоит против Ченстоховки, и ударю им в тыл.

— Превосходно! А теперь посоветуемся о выполнении плана, пан Петр, — перебил Замойский, — конечно, пойдем с охотниками, кто же будет начальником, кто солдатом и сколько нас?

В это время их прервал приор:

— В такое дело берите только тех, кто сам вызовется; кого Бог вдохновит идти, пусть идет, и не уговаривать никого; я буду со стен смотреть, благословлять и молиться и не устану, пока Бог не возвратит вас, мужественных детей славной Матери!

Тотчас же среди треска выстрелов и звуков музыки, перемешивавшихся между собою, пошли начальники собирать желающих принять участие в вылазке.

Сначала этот план напасть несколькими десятками смельчаков на несколько тысяч неприятельского войска показался таким дерзким, таким страшным и таким опасным, что все приняли его с недоверием; но пан Петр сумел убедить.

— Что за черт! — сказал он прямо, по-шляхетски и выразительно. — Да это так же легко, как раскусить орех! Чуть не сказал, что в этом нет никакой опасности. Вчера еще мог подкрасться под стены и принести нам вести из местечка пан Гиацинит Бржханский, так почему мы ночью не можем обойти неприятеля и немного потрепать его? Пойдем, поколотим и вернемся. Вот так! А затем кому Господь Бог дал охоту, кто желает, за мной.

— Я первый! — подхватил Замойский.

— Нет, дорогой мечник, — удержал его приор, — двух начальников я не могу отдать на произвол судьбы; вы должны остаться со мной.

— Как! Я должен остаться?

— Так быть должно! — сказал приор.

— Приказ?

— Ясный приказ.

— Ну! Так я должен ему безропотно повиноваться! — проговорил со вздохом мечник. — Но скажу вам, что никогда так дорого не стоило мне послушание.

Чарнецкий сверкнул глазами и побежал.

Едва призыв его распространился среди защитников монастыря, как отовсюду раздались голоса желавших сопутствовать Чарнецкому, и вскоре число охотников было более чем достаточным; поэтому уже не столько нуждались в числе, сколько в выборе.

Подошел и Янаш Венгерец.

— А меня с собой возьмете? — сказал он сумрачно.

— Что? Да ведь ты боишься смерти! — воскликнул кто-то со стороны.

— Видишь, не боюсь, но мне этот глупый страх поперек горла стал; если погибать, то чем скорее, тем лучше; потому я хочу идти с вами.

Приор со слезами благословил эту горсть храбрецов, которые уже собрались на дворе, советовались, шептались, вооружались и уговаривались среди падавших со всех сторон шведских ядер и треска осыпавшихся стен. В ожидании вылазки, среди приготовления и разработки планов, день прошел быстро, и участники в ней сгорали нетерпением, ожидая темноты.

Чарнецкий часто выходил на стены, посматривал на небо, на солнце и качал головою, как бы упрекая день в том, что назло ему он тянется так долго. После полудня, когда староста еще взвешивал, раздумывал и уже заранее представлял себе победу, он внезапно почувствовал, что кто-то слегка тронул его за плечо; он обернулся: это была старая нищенка. Она с усмешкой приветствовала его поклоном до земли.

— Чего ты хочешь, моя милая? — сказал он, поднимая полу кунтуша и думая достать кошелек.

— Не милостыни, — ответила она тихо, — нет, нет! Правда, что ночью собираетесь напасть на шведский лагерь?

— Как! Уже и нищие об этом знают? Старуха засмеялась.

— А разве я не слуга Матери Божией, чтобы от меня иметь тайны? Вот послушайте меня: когда сойдете через фортку в ров, потихоньку ударьте три раза в ладоши, и я явлюсь к вам.

— А ты зачем нам?

— Увидите! Иногда и маленький может пригодиться! Я ночую во рву за стенами, днем ухожу в местечко, а из местечка несколько раз прохожу через лагерь. Проведу вас так между святым Иаковом и батареей, что ни одна живая душа не подкараулит, и нападете с тылу на спящих шведов, так что и не опомнятся и не сообразят, откуда на них грянул этот гром.