Юзеф Крашевский - Осада Ченстохова

Все тогда и стар, и млад, возложили на себя пост, так что даже в кухнях не разводили огня. Швед неохотно шел по утрам к орудиям и подолгу не просыпался; в монастыре же готовились уже к обороне, когда звук трубы известил о приближении гонца. Это был пан подкоморный Слядковский, которому Миллер предварительно прочел наставление, как и что говорить. Он внушил ему торопить монахов, чтобы они, ради собственной безопасности, поскорей сдавались; а подкоморный клялся своей преданностью Карлу-Густаву и обещал все сделать.

Его провели к ксендзу-настоятелю, немало удивившемуся гостю.

— А вы что здесь поделываете, — спросил он, — неужели также со шведами?

— Если и не по собственной воле и охоте, то по принуждению, отец настоятель. Вчера, представьте, я спокойненько ехал себе из Пруссии в Жулав, где у меня было дельце к панам Весло, когда вдруг перехватили меня шведские рейтары (да накажет их за это Бог) и притащили, точно бродягу, в лагерь.

— Вот вам и друзья шведы! — заметил Кордецкий.

— Расквитался бы я за такую дружбу, да что делать?.. А Миллер, когда меня схватили, приказал, чтобы я как свежий человек, а это будто лучше, ехал к вам и уговорил сдаться… ну, да ведь вы это, верно, знаете.

— Ба! И говорено нам это сотни раз, — ответил приор, — дорогой наш подкоморный, а не споете ли вы нам песенку, получше той, избитой, о Карле-Густаве?

Слядковский осторожно осмотрелся: вокруг стояли пан Замойский, Чарнецкий, двое шляхтичей, три ксендза… Он пожевал губами и не решался.

— Э! Видите… с этими дьявольскими шведами шутить нельзя.

— Нам можете довериться, — перебил Кордецкий, — что нового?

— Может быть, нашлось бы… — с усмешкою сказал Слядковский.

— Говорите же, и смело; а раньше всего садитесь. У нас сегодня пост в честь Божьей Матери: настоящий пост. Но для вас найдется что перекусить.

— А я-то разве не почитатель Святой Девы? — запальчиво воскликнул подкоморный. — Не делайте из меня еретика; я с вами попощусь сухоядением, как все, отче настоятель.

Кордецкий обрадовался, и глаза его сверкнули.

— Эх! Кабы все да всюду шли рука об руку, — сказал он, — да отважно!

— Тогда мы были бы не мы, — перебил Слядковский, — у нас жизнь, на беду, неладами держится; истинная кара Божия!..

— Правда, но, прошу, рассказывайте, какие у вас новости.

— Новостей у меня хватит ненадолго: пришел час шведам, — зашептал Слядковский, — все у них пошло прахом; я очень ошибаюсь, если не именно сегодня завязывается против них всеобщая конфедерация. Много всякого народа повстречал я на пути: из Кракова, из Малой Польши, отовсюду те же вести: поскользнулись шведы.

Кордецкий сложил руки, мгновенно встал и воскликнул громко:

— Слава Богу! Слава Богу!.. Но продолжайте, — сказал он, овладев собой и с любопытством пододвинувшись к Слядковскому, — говорите, дорогой пан подкоморный.

— Со стороны Кракова доходят вести, — закончил гость, — что наши готовы бы вернуться под скипетр своего прирожденного монарха и к тому стремятся, потому что эти понасулили им золотые горы, а не дают даже свинцовых. Денег у шведов нет; как только взяли Краков, так и сняли маску: нечего, мол, притворяться. Не щадят ни общественной, ни частной собственности. Ни в Великой, ни в Малой Польше… ба! да вообще нигде, и не думают защищать нас, а лупят и грабят вместе с казаками… Войска их делают наезды на усадьбы шляхтичей, обирают монастыри и церкви, убивают, насилуют. И квартиане также начинают задумываться, глядя на то, что происходит: ведь и они такая же шляхта, как другие.

— Неужели это правда? — воскликнул Замойский с радостью, — милость Божия! Хоть поздно, а все же лучше вспомнить…

— Только тихо, тихо, — говорил Слядковский, — пусть останется между нами: наши уж раз побили шведов; это совершенно достоверно…

Кордецкий улыбнулся.

— Но ведь вы не баснями нас кормите, как из рога изобилия?..

— Видит Бог, что все чистая правда. Вчера я был в большой тревоге, когда выпытывали у меня новости: боялся проболтаться. Не говорил ни так, ни сяк; а вам говорю как оно есть. Раз Бог помог вам продержаться до сегодня, продержитесь дольше, и швед, несомненно, должен будет отступить, иначе ему порасчешут спину…

— А что слышно о всемилостивейшем нашем короле?

— Еще его, беднягу, не освободили из той дыры; но уж, значит, не будет на то Божия соизволения, если он, увидев как все для него стараются, не пойдет с нами!.. Пойдем! Помаленьку, собравшись в кучку…

— Подрежем мы, подрежем, как Бог свят, шведу поджилки, — перебил, подбрасывая шапку, пан Чарнецкий, — вот и за нами, значит, слава, что мы первые уверовали в свои силы; а что правда, и если говорить по-божески, то вся честь принадлежит отцу настоятелю.

— Да оставьте же меня в покое! Никакой не хочу я славы, — огрызнулся Кордецкий, — довольно с меня звания раба Божия… но рассказывайте, рассказывайте дальше, пан подкоморный! Сердце радуется, слыша вас.

— Виттемберг держал в Кракове депутатов от войска и отправил их ни с чем; да они и сами ушли, разнюхав, что жалованье им собираются платить костельным серебром. Тогда поторопились придти приверженцы гетмана Конецпольского; захватили немного денег, а на остальную сумму им надавали обещаний. Впрочем, как-то вовремя одумались, что этих денег не следовало бы брать, услышав громкий плач бедных монахов, ксендзов, монашек, у которых пообобрали ризницы. Первоначальная скромность шведов также очень изменилась: не тайно, но совершенно явно грабят теперь не только костелы, но и частные дома, все из любви к нам…

— Этого следовало ожидать, — сказал приор.

— А с кметами, — продолжал Слядковский, — поступают без разбора самым немилосердным образом: выжимают непосильные поборы, деньги, фураж; а помогают им, переодевшись в немецкое платье, краковские купчики-евреи. Виттемберг же их не только не наказывает, но даже подстрекает к дальнейшим услугам.

— О, довольно уж всего этого срама и подлости! — крикнул Замойский, — клянусь ранами Христовыми, довольно! Неужели на все это будем молчать, как трусы, чтобы чего-то там не нарушить, не втянуться в драку? Неужели предпочтем угнетение какой-то сволочью, вместо того, чтобы сложить головы в честном бою?

— Ну так вот, в самое последнее время обстоятельства круто изменились, — продолжал равский подкоморный, — так что все увидели, как в погоне за опекой нажили допеку. Войсковые депутаты, как я слышал, не дожидаясь своей чети, [27] Чьверть, четь или четверть — трехмесячное жалованье. ушли из Кракова к Сломникам. Более гладкий в обращении Дуглас уже хотел их задержать там, да напрасно старался. Паны гетманы также начинают подумывать об отчизне, собираются в громады и обсуждают, как бы выбросить из дома незваных гостей.