Лютер Блиссет - Кью

Сегодня пастор Фогель не говорил ни со мной, ни с братом Густавом. Его голос напоминал глухой далекий грохот. Я остался в одиночестве. Ни одному слову больше не убедить меня. И после жертвоприношения безоружных, и после того отчаянного вопля в пустоту. Он умел находить в Слове утешение — а я был одним из тех, кто верил в его силу.

Вечером в собственной комнате, посиневший от холода, я читаю письма. И чувствую, вот-вот должно произойти нечто непонятное, оно приближается с каждым днем: что-то борется за свое появление, но я вновь прячу его как можно глубже всеми своими силами. И с каждой ночью это сделать все труднее.

Глубокоуважаемому Магистру Томасу Мюнцеру, пастору и проповеднику города Альштедта.

Глубокоуважаемый наставник.

Да будет Святой Дух, вселяющий мудрость и отвагу, с Вами в этот час тревог и мучений.

Пишу Вам в спешке и в волнении, как человек, видящий бесшумно подкрадывающуюся опасность, неожиданно исходящую от того, на кого он возлагал свои надежды. Я уже имел возможность показать, как могут помочь Вам мои уши, приложенные к тем дверям, за которыми плетутся интриги. И все же не могу сказать, какие чувства преобладают во мне: радость оттого, что после многих месяцев, прошедших со времени моего первого послания, я смог оказаться в конечном итоге полезным Вам, или волнение и негодование на тех, кто затевает против Вас заговор.

Курфюрсту, который до сих пор занимал выжидательную позицию, не слишком понравился Ваш «Союз избранных». Точно так же как и проповедь, прочитанная в присутствии его брата. В особенности его беспокоит то, что в Вашем распоряжении имеется типография и что Ваши слова могут объединять очаги восстания, которые мало-по-малу возникают и на его территории, и на соседних. Он не намерен открыто выступать против Вас: я думаю, он боится возможных последствий столь необдуманного поступка. Но он хочет удалить Вас из Алъштедта, от Вашей типографии и из своей Саксонии. Некий Ганс Цейс был здесь на аудиенции несколько дней назад и неоднократно и долго беседовал с придворным советником, господином Спалатином. Они хотят изолировать Вас. Цейс сделает вид, что он на Вашей стороне, но, в соответствии со своим обещанием, настроит против Вас если не весь городской совет, то хотя бы бургомистра. Он утверждал, что уверен в успехе, и это не было пустым обещанием.

Спалатин, со своей стороны, напишет Вам письмо от имени курфюрста, приглашая Вас в Веймар, где Вам будет дана возможность подробно изложить Ваши тезисы в присутствии виднейших теологов. Не принимайте руки, которая старается казаться дающей! Не думайте, что сможете добиться успеха. Не рассчитывайте на поддержку Цейса и его окружения. Как только Вы окажетесь вдали от Ваших людей, они предадут Вас, клянясь и божась, что Ваше появление вызвало лишь смуту в их городе, что Ваши теории опасны, что у Вас полностью отсутствует покорность властям, которую проповедует Мартин Лютер.

Вы владеете великой силой: силой слова Божьего, которое достигает Его паству через Ваши уста. За этими стенами, вдали от крестьян и горняков, Вашу силу высосут из Вас, как из Самсона. Цейс станет Вашей Далилой — он уже сжимает ножницы в руках [12] Речь идет о библейском мифе, по которому сила великана Самсона заключалась в его волосах. Далила, узнав тайну Самсона, остригла его, лишив его силы. . Повторяю: не покидайте Альштедт. Именно там они боятся Вас, боятся из-за Вашего печатного пресса и Ваших проповедей: они боятся реакции народа на любое насилие против Вас. Там они не осмелятся тронуть Вас. Не приезжайте в Веймар.

Да просветит и поддержит Вас Господь.

Коэлет.

27 июля 1524 года

Это письмо конечно же пришло к Магистру слишком поздно, после его возвращения из Веймара, когда жребий был уже брошен. В те страшные дни у него, скорее всего, не было времени оценить его важность, во всяком случае, он никогда не упоминал о нем.

Нет сомнений, в этом послании заранее предвиделось все, что и должно было произойти. Человек, писавший эти строки, был вхож к самим князьям.

Лишь ясный ум Оттилии спасал нас в те дни. Мы могли окончательно пасть духом, но эта женщина утешала нас и буквально вытаскивала из болота безумного отчаяния. Оттилия… ты не появишься сейчас здесь, чтобы увести меня отсюда. Я не знаю, каким был твой конец: ты стала подстилкой для наемников или пищей для воронья. Но мое израненное сердце заставляет меня надеяться, что ты не дожила до леденяще одинокого Рождество в тот год смерти.

Оттилия… Сильная, решительная, с прекрасно развитой грудью. Магистр, когда плоды брожения злаков или виноградного сока развязывают ему язык, заставляя касаться этих низменных частей тела, утверждает, что в этих больших и твердых молочных железах заключаются и тайна бытия, и сила созидания и что в эти исступленные дни именно из них он черпает воодушевление и откровение. И добавляет — с усмешкой, — что в последнее время все верующие, бедняги знают об этом лишь из вторичных источников. Однако подобные заявления или похвальбы никогда не звучали в ее присутствии, так как помимо буйной плоти, неистовой силы духа и интуиции она обладала такой силой духа, какой не было ни у князей, ни у епископов, ни у других законных правителей.

Блеск в глазах этой женщины нередко превосходил по своему воспламеняющему воздействию слова Магистра, которому удавалось зажечь целые площади. Мужская сила, какой бы великой, данной от самого Бога, она ни была в Томасе Мюнцере из Кведлинбурга, часто проявляется благодаря женщине и находит в ней свое упорядочение, словно в горном приюте, — женщина и направляет ее, и сопутствует ее истечению.

Сила Магистра иногда выливалась в приступах отчаяния, вспышках гнева, неожиданных проявлениях гордыни и страшной обиде несущего непомерный груз, который не в силах выдержать человеческие плечи. В таких случаях одна Оттилия могла справиться с этими выплесками, взывая к разуму и рассудку, которые возвращали ему твердость, необходимую, чтобы проникать в сердца простых людей всей Германии.

Жаркая ночь накануне первого августовского полнолуния… Я доверяю тебе и женщине, сидящей напротив, свою надежду и убогие мысли о том, как всем нам выбраться из пресквернейшей ситуации, в последнее время становящейся все более опасной и душащей нас, как петля на горле. Пока мы напряженно всматриваемся в озабоченные, взволнованные и раскрасневшиеся лица, сидя за простым столом, где пастор Алыптедта пишет свои проповеди, Магистр, ослепнув от ярости, бродит по улицам и переулкам этого местечка в полном вооружении и в доспехах, призывая верующих последовать за ним, как волк, который в такие ночи обращает на луну свой одинокий вой в поисках братьев по крови. Во время подобных походов за его безопасность отвечает неутомимый Элиас, следующий за ним во тьме в нескольких шагах позади, готовый броситься на любого, кто осмелится угрожать ему.