Лютер Блиссет - Кью

Он отхлебывает глоток ледяной воды.

— Он в каждом, кто стремится изгнать из других злых духов, которые мучают его самого. Кто обвиняет их в собственных поражениях. В каждом, кто возлагает на других вину и судит, но не хочет, чтобы его судили и обвиняли его. Это старый трюк священника, который хоть и желает остаться незамеченным, но по-прежнему каркает среди воронов-староверов. Каждый, у кого достаточно ума, чтобы понять мир, но недостаточно, чтобы научиться жить в нем, не может рассчитывать ни на что, кроме мученического венца. — Он оборачивается, улыбаясь мне. — Я никогда не говорил об избранных. Я лишь утверждал, что каждый может открыть в себе дух Божий, который свободен, стоит выше любых законов и не способен творить зло. Я утверждал, что грех — в сознании грешника.

Я начинаю понимать.

Он спокойно продолжает:

— В двадцать лет я верил, что Лютер подарил нам надежду. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что он вскоре продал ее стоящим у власти. Старый священник освободил нас от папы и от епископов, но обрек на искупление греха в одиночестве — в мучительном одиночестве, — разрешив священнику соваться в нашу душу, суду — в наше сознание и судить каждый наш поступок, не признавая свободу духа из-за неизменной порочности человеческой натуры. Лютер сорвал со священников черные тряпки лишь затем, чтобы одеть в них сердца людей.

Он переводит дыхание, играя с деревянной стружкой на земле. Ему действительно хотелось рассказать мне это в обмен на мою историю. А мне хотелось его слушать.

— Мне надо, чтобы ты понял, мы с тобой начинали с одинаковых разочарований. Те же люди, которые хотели реформировать церковь, реформировали еще и старую власть, снабдив ее новой маской. Ваши, анабаптистов, надежды были вполне законными: вы отреклись от Лютера и пошли дальше с того места, где он остановился. Но представления о борьбе заставили вас делить мир на белое и черное, христиан и их противников. — Он качает головой. — Подобное мировоззрение обычно помогает выиграть справедливую битву, но его недостаточно для освобождения духа. Напротив, оно может создать новые тюрьмы для души, новые возможности шантажа с помощью морали, новые суды. Смысл, заложенный в истории, которую ты мне рассказал, подтверждает это: Матис, Ротманн, Бокельсон, Батенбург… Разница между папой и пророком лишь в том, что они состязаются друг с другом в монополии на истину, на слово Божье. Я думаю, что это слово каждый должен попытаться найти сам. Я остался вдали от этих сражений и много сделал для этого. — Он взмахивает рукой, указывая на двор, который нас окружает. — Не думай, что это было легко. Не раз я рисковал тюремным заключением и много лет был вынужден жить в подполье.

— Катлин мне говорила.

Он кивает:

— Пару раз меня привлекали к суду. Презрение к муниципальным законам, мошенничество, нанесшее ущерб торговцам тканями. Я выкарабкивался — благодаря тому, что много людей, скитавшихся по всей Европе, пользовались моим именем, вспомни старину Денка, и да упокоится его душа в мире. Я всегда оказывался совершенно не в том месте, откуда на меня поступал донос властям. В этом мы с тобой очень похожи…

Я думаю, сколько разных жизней я прожил и сколько имен мне приходилось носить, но не могу вспомнить точное число.

— Я носил разные имена, становясь совершенно другим человеком, так же как и ты. Да, разница между нами очень незначительна.

Мы сидим на ступеньках бок о бок, машинально я поднимаю деревяшку и принимаюсь стругать ее перочинным ножом. Сильный запах мха, растущего в саду повсюду, пьянит: он мне нравится — он напоминает о лесах Германии.

Я догадываюсь, что он хочет продолжить, рассказать мне что-то еще и что он очень долго ждал этого.

— Из Антверпена все кажется более ясным. Даже такой ничтожный кровельщик, как я, может понять уйму вещей, до которых он не смог бы додуматься ни в одном другом месте. Я научился читать и писать, я научился говорить, водя дружбу с торговцами этого города, соблазняя их свободной и счастливой жизнью. Но помимо всего прочего я узнал о вещах, которые движут миром, людьми, религиями. Смотри, здесь бывают купцы из всех стран, сюда прибывают и отбывают по назначению самые разные товары: польскую медь отправляют в Англию и в Португалию, шведские меха — к императорскому двору, золото из Нового Света идет на переработку к местным ювелирам, английская шерсть, минералы из шахт Богемии. Эти перевозки дают работу невероятному множеству людей: торговцам, судовладельцам, морякам, ремесленникам, грузчикам… И естественно, солдатам, гарантирующим безопасность, завоевывающим новые земли, подавляющим восстания. Жизнь целых стран и народов вертится вокруг торговли. Империя Карла V не удержалась бы без Нижних Земель. Нижние Земли — легкие империи: большую часть налогов Карл выкачивает отсюда, прежде всего — из коммерсантов и судовладельцев.

— Поэтому-то они и начали налоговый бунт против императора?

— Вот именно: они устали финансировать его войны и не приносящую никакой прибыли роскошь его двора.

Он вновь вытаскивает монетку, подбрасывает в воздух и ловит, когда она падает.

— Платить работникам, перевозить товары, оснащать суда, вербовать экипажи, держать наготове стражников, которые защищают грузы от пиратов… Все это можно сделать благодаря лишь одной вещи — деньгам.

Не знаю почему, но, когда он произносит эти слова, меня охватывает дрожь, возможно и вполне предсказуемая, но от этого не менее жуткая.

— Все зависят от денег, торговцы и императоры, князья и Папа — это и роскошь, и война, и торговля.

Он прерывается, словно ему в голову неожиданно пришла новая мысль.

— Если ты закончил вырезать кукол, мне хотелось бы показать тебе одну вещь.

Я озадаченно смотрю на него, он встает и кивком показывает мне, чтобы я шел за ним.

— Идем, небольшая прогулка нам не повредит.

— Это порт, где обращается большая часть товаров всей Европы.

Мы стоим напротив громадного торгового трехмачтовика: движения грузчиков с мешками за плечами, снующих взад и вперед с почти сверхчеловеческими усилиями, впечатляют. Мол запружен людьми, вовлеченными в оживленные переговоры: моряками и рекрутами. В отдалении смутно виднеется испанский патруль — я внутренне содрогаюсь.

— Нет, нет, успокойся. Посреди этого безумия никто тебя не узнает. Эти не из тех, что нарываются на неприятности. Живи и дай жить другим — вот их девиз. Тогда тебе просто не повезло: ты попал в облаву. Идем.

Элои подводит меня к небольшой конторе в каменной стене с выцветшей надписью — я не могу ее прочесть. Увы, мне не слишком знаком письменный язык этой страны.

— Это обменная контора. Торговцы обменивают здесь свои монеты: английские, шведские или из германских княжеств — на флорины или любую другую монету, находящуюся в обращении, в зависимости от того, с какой страной они ведут дела. Валюта меняется, но деньги остаются одними и теми же, не важно, чей профиль на них выбит.