Александр Чаковский - Блокада. Книга вторая

— Меня в партии воспитывали, майор. А до того в комсомоле. Меня учили, что раненого товарища не бросают. Тем более командира.

— А если командир тебе приказывает? — с горечью сознавая свое бессилие, проговорил Звягинцев.

— В данном случае приказу не подчинюсь.

«Что же мне делать? — думал Звягинцев. — Накричать? Пригрозить? Или снова попробовать убедить, что другого выхода нет, что один из нас должен как можно скорее дойти до батальона… Неужели Пастухов этого не понимает?!»

Но Пастухов понимал все. Он знал: на КП дивизии ополченцев Звягинцев договорился с комдивом о том, что, в случае если немцам удастся нащупать и прорвать стык между ополченцами и батальоном, Суровцев, используя подвижные средства, быстро отведет батальон километров на пять севернее, чтобы в кратчайший срок установить новые минные заграждения и помешать немцам зайти в тыл дивизии народного ополчения. Только Звягинцеву и ему, Пастухову, было известно об этой договоренности. И о ней ничего не знал Суровцев.

«Что будет, если немцы в ближайшее время начнут новую атаку и именно на левом фланге батальона? — думал Пастухов. — Если немцы снова двинут танки, теперь, когда минные поля уже использованы, батальону долго не продержаться.

Но, не зная о принятом решении, Суровцев не отступит. Нет, он не отступит! Танки пройдут на север только по трупам бойцов. Но их гибель будет напрасной. Командование ополченцев, полагающее, что батальон отошел и прикрывает их дивизию с тыла, окажется в тяжелом положении. Удара немцев с севера оно не ждет… Звягинцев прав. Один из нас должен немедленно идти в батальон…»

Так размышлял Пастухов. Но оставить раненого командира в лесу, где были немцы, он не мог. В душе он еще надеялся, что, немного отдохнув, Звягинцев сможет идти дальше.

Точно угадывая его мысли, Звягинцев сказал:

— Хорошо. Тогда пойдем вместе. Помоги встать.

С помощью Пастухова он сделал новую попытку подняться. Но почти затихшая боль снова обрушилась на него.

— Ну?! — со злобой и отчаянием проговорил Звягинцев. — Видишь, куда я гожусь? Что же ты предлагаешь?

Пастухов сел рядом, сорвал травинку, повертел ее в руках.

— Я предлагаю пока оставаться здесь. — Он посмотрел на часы. — Сейчас без четверти три. Скоро взойдет солнце. Тогда точнее сориентируемся.

Звягинцев безнадежно махнул рукой:

— А что толку, если я все равно не могу идти?

И как только он понял, что ничего больше не в силах предпринять и что по крайней мере в течение ближайших двух часов оба они обречены на бездействие, все, что так недавно произошло, снова встало перед его глазами.

Звягинцеву показалось, что он видит лицо Разговорова — неподвижное, покрытое грязью и копотью лицо и на нем узкую черную струйку крови, стекающую из уголка полуоткрытых губ.

«А ведь я так и не сказал ему ни единого доброго слова, — подумал Звягинцев. — Ни когда он спас меня от того танка, ни когда восстановил связь с радиостанцией, ни когда умирал. Не сказал того, что хотел. Все откладывал. Каждый раз не хватало времени. Он так и погиб, не зная, что представлен к ордену Красной Звезды. Не хотел ему говорить заранее — вдруг не дадут…»

— Пастухов, наградные листы тоже в машине остались? — спросил Звягинцев.

— Нет, — мотнул головой старший политрук, — со мной. Я их, когда из дивизии выехал, из планшета в карман переложил. Планшет там остался, в машине. Пустой.

— На Разговорова можешь лист найти?

Пастухов молча полез в брючный карман и вытащил свернутые в трубку листы. Не спеша разгладил листы на коленях и стал медленно перебирать.

— Вот, — сказал он наконец и протянул Звягинцеву один из листов.

Звягинцев зажег спичку, поднес листок к глазам и стал читать:

— «Разговоров Василий Трифонович, 1922 года рождения, член ВЛКСМ, русский… проявил смелость и находчивость во время встречи с немецкой танковой разведкой… проявил смелость и героизм, восстановив под огнем противника связь с важным боевым объектом…» Надо найти какие-то другие слова, — сказал он. — «Проявил смелость», «проявил героизм»… У всех одно и то же. Человека за этим не видно. Согласен?

— Нет, майор, не согласен. Таких слов, которых ты хочешь, вообще нет на свете.

— То есть как это нет?

— Еще не найдены, а может, и вообще еще не родились. Для одного героя слова найти легко. А сейчас их тысячи. Или десятки тысяч. И настоящих слов, достойных этих людей — живых или мертвых, — еще нет.

Звягинцев молча протянул Пастухову наградной лист. Потом тихо сказал:

— Такой парень!.. А мы его даже похоронить не успели. Как подумаю, что его там немцы найдут… Они ведь не только над живыми глумятся… Слушай, Пастухов, — сказал он уже громче, — если все кончится благополучно, пошлем на то место наших бойцов. Посадим на полуторку и пошлем. Пусть похоронят как полагается. Я на карте эту опушку легко отыщу.

Он помолчал немного.

— Так жалко парня… Ты знаешь, у него отец — рабочий с «Электросилы». В ополчение пошел. А кто еще из семьи остался — неизвестно…

— Как нога? Болит? — спросил Пастухов.

— Сейчас меньше.

Звягинцев говорил неправду. Боль становилась все сильнее, и Звягинцев делал отчаянные попытки усилием воли отвлечься от нее.

— Я, кажется, выпросил у Васнецова противотанковые орудия и пулеметы, — сказал он, меняя тему разговора.

— Знаю, ты мне говорил, — ответил Пастухов.

— Может быть, они уже прибыли в батальон.

— Будем надеяться, — коротко заметил Пастухов и неожиданно спросил: — Послушай, майор, ты с комиссаром дивизии еще раньше был знаком?

— Да, — коротко ответил Звягинцев.

— Еще на гражданке?

— Да, — повторил Звягинцев и, уступая внезапной внутренней потребности, добавил: — У него дочь к немцам попала. Поехала на каникулы и…

Он умолк.

— Ты и ее знал? — спросил Пастухов.

— Да. Знал.

— У меня вот… тоже… — сказал Пастухов, — отец и мать… старики… в Минске остались…

Звягинцев поднял голову. Он слышал об этом от Пастухова впервые.

— Но… но как же так? — спросил он, чувствуя, что слова его звучат нелепо. — Ты же ни разу об этом не говорил!

— Разве? — пожал плечами Пастухов. — Ну… может, и не говорил…

Всходило солнце. Из бесформенной лесной чащи постепенно выступали отдельные деревья, стали видны низкие заросли кустарника, чахлая трава…

— Попробуем определиться, майор, — сказал Пастухов, переходя от дерева к дереву и внимательно осматривая поверхность коры. — Все относительно ясно, — деловито произнес он, — нам следует держаться больше к западу, значит, туда. — Он махнул рукой, указывая направление. — Давай решать проблему передвижения.

— Вряд ли я смогу идти, — угрюмо сказал Звягинцев.

— Сможешь. Раз надо — значит, надо. Другого выхода нет. Подъем, товарищ майор!