Николай Никитин - Северная Аврора

– Сегодня мы можем тронуться в Архангельск, – сказал Линдлей.

– Сегодня?

– Да, конечно! Что вас удивляет? В Архангельске все будет кончено к третьему числу.

– Вот как?

– А вы разве думаете иначе? – спросил Линдлей.

Френсис молча улыбнулся. Он знал о событиях в Архангельске несколько больше, чем английский поверенный, но не видел необходимости говорить с ним об этом. Он не только не считался с Линдлеем, – он искренне презирал этого английского денди. В жилах Френсиса, по его собственному признанию, смешалась кровь Уэльса и Шотландии. Но он не любил ни Уэльс, ни Шотландию. Он вообще не любил никого и ничего, кроме себя и своего дела. Даже Америку он не любил. Он был связан с ней только деловыми узами, она всегда представлялась ему чем-то вроде большой коммерческой конторы.

Особенно возмущала Френсиса очевидная убежденность Линдлея в том, что Британия – соль земли, что американцы – отбросы всех стран, а их материк – не более чем помойка старой, благовоспитанной Европы. Но в силу обстоятельств Линдлей принужден был тщательно скрывать свои взгляды, и это веселило американца. Как-никак, а сила не на стороне Линдлея! Френсис милостиво позволял английскому поверенному воображать, что Англия играет первую скрипку в делах интервенции. Он отлично понимал, что, если их интересы когда-нибудь столкнутся, в его распоряжении всегда найдется достаточно средств соблюсти свою выгоду.

– Еще вопрос, – говорил между тем Линдлей, – справится ли этот Чайковский с государственными задачами? И как поведут себя господа Гуковские и Масловы?

Старческие глаза Френсиса блеснули.

– Это правда, будто капитан Чаплин работал у вас? В штабе Пуля? – насмешливо спросил он, хотя давно знал об этом, так как американская разведка также была связана с Чаплиным.

– Да, это не секрет, – невозмутимо произнес Линдлей.

Френсис рассмеялся.

– Генерал Пуль и будет тем Александром Македонским, о котором вы мечтаете…

– Конечно… И все-таки нам нужно завтра же точнее определить наши взаимоотношения с правительством русского Севера!

– Зачем? Генералы пишут приказы, а не дипломатические меморандумы. Предоставим все права британскому генералу.

– Вы все шутите, – с трудом скрывая раздражение, но стараясь казаться любезным, сказал Линдлей.

– Невмешательство, – быть может, самое лучшее, самое демократическое, что мы можем изобрести… – с лицемерной улыбкой продолжал Френсис. – Будем действовать, как действовали до сих пор… Талейран сказал, что язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли. – Он двинулся вдоль борта, провожая взглядом кружившихся над яхтой чаек. – Но я купец… Я, к сожалению, не дипломат. И тем более не политик. Я не умею болтать. Не умею предсказывать, – закончил он с невинным видом. – Так пусть же все идет, как идет.

На палубе появился Ватсон, один из секретарей Линдлея. Он курил у дверей салона и низко поклонился, когда Френсис прошел мимо него. Однако американский посол этого не заметил.

Несмотря на разницу в положении, Линдлей дружески относился к своему секретарю, считая его знатоком России.

– Ох, эта кобра!.. Как мне надоели его змеиные речи! – пожаловался он Ватсону, когда Френсис скрылся в каюте. – Я понимаю, что по отношению к Чайковскому и прочим мы должны держаться своеобразного нейтралитета. Умалчивая о своем отношении к правительству Севера, мы тем самым отведем подозрение, будто мы его создали. Но между собой мы должны же хоть иногда раскрывать карты.

Линдлей поднял руку и сжал пальцы в кулак.

– А Френсис держит их вот так… О, я вижу его насквозь! Переворот будет связан с репрессиями!.. Очевидно, массовыми. Френсис хочет свалить их на голову нашего Пуля. А потом для вида еще будет протестовать. Ох, эта демократическая Америка!

Линдлей с досадой махнул рукой.

Раздались звуки гонга. Дипломатов приглашали к утреннему завтраку.

Едва забрезжило солнце, как телеграф, городская тюрьма и Беломорский штаб были заняты Берсом. По его приказу из тюрьмы немедленно выпустили всех уголовников. В штабе Берс прежде всего взломал денежный ящик.

Ровно в полдень английские гидропланы загудели над просторами северного города, забрасывая улицы сотнями листовок. В них писалось: «Русские люди! Немцы и большевики говорят вам, что мы – англичане, французы и американцы – вступили на русскую землю, чтобы отнять у вас землю и отобрать ваш хлеб. Это ложь. Мы идем, чтобы спасти русский хлеб и русскую землю. Мы пришли к вам на помощь. По примеру Мурманского края поднимайтесь все дружно». Далее следовала подпись: «Ф. С. Пуль, генерал-майор, главнокомандующий военными силами союзников в России».

На заборах и стенах домов по приказанию Чайковского расклеивались бюллетени о том, что сформировано Верховное управление Северной области. Одновременно с этим население извещалось, что «во имя спасения, губернские, уездные и волостные совдепы с их исполкомами и комиссарами упраздняются», «во имя спасения члены губернских, уездных и волостных исполкомов и их комиссары арестуются».

Около трех часов дня на Двине показался крейсер «Аттентив» и остановился на виду у всего города.

На набережной толпились купеческие дочки, дочери царских чиновников, одетые по-праздничному. Их папаши, бывшие купцы, торговцы и промышленники, белые офицеры, притаившиеся монархисты – все выползли сейчас на улицу.

От иностранных судов отваливали катера и шлюпки.

На набережной, так же как и на Троицком проспекте, разгуливала только буржуазия. Рабочих совсем не было видно, точно все они исчезли из города.

Войска интервентов маршировали по Соборной площади. Последними шли батальоны шотландцев в клетчатых юбочках выше колен. Представители новой власти в сюртуках и визитках вышли навстречу с приветствиями и вынесли хлеб-соль. Простые люди – ремесленники, женщины в платках, стоявшие на тротуарах, – глядя на эту процессию, угрюмо молчали.

Проезжая в коляске по городу, генерал Пуль заметил, что на некоторых домах среди царских трехцветных флагов виднеются и красные. Он вздернул брови:

– Что это?

– Это распоряжение господина Чайковского, – улыбаясь, ответил адъютант. – Я уже узнавал… Он хочет показать рабочим, что новая власть имеет социалистические тенденции.

– Пусть немедленно уберет эти красные тряпки! Дурак! – сердито сказал генерал.

Таков был его первый приказ.

На окраине города гремели револьверные выстрелы. Стоило только интервентам вступить на берег, тотчас возникали расправы. Вскоре по городу уже ходили иностранные патрули: французские офицеры в круглых кепи и солдаты в пилотках, американцы и англичане в фуражках с большими гербами, шотландцы в плоских беретах с помпонами.