Николай Никитин - Северная Аврора

Заведующий Управлением внешней торговли Северного правительства сегодня прислал Абросимову объемистый пакет. Он ничего не смыслил ни в экспорте, ни в импорте и поручал рассмотрение важных дел своему приятелю адвокату.

Вскрыв пакет, Абросимов прежде всего занялся документами по экспорту. Из них было видно, что стоимость грузов, вывезенных американцами, англичанами и французами в навигацию 1918 года, то есть всего за три месяца, составляет почти пять миллионов фунтов стерлингов. Иностранные фирмы вывозили лен, кудель, пеньку, паклю, свекловичное и льняное семя, спичечную соломку, фанеру, щетину, поташ, смолу, шкуры, мех. Все это они брали даром, в счет процентов «по русскому государственному долгу».

«Ловко! Одним махом окупили все расходы по интервенции… Ну и союзнички! Вот братья-разбойники… – весело думал Абросимов. – К тому же цифры наверняка преуменьшены».

Развернув новую пачку документов, Абросимов увидел, что не ошибся. Данные таможни в три раза превышали цифры Управления. На вывоз шли еще лесные материалы, скипидар, спирт, кожа.

Внимание адвоката привлек проект, разработанный антарктическим путешественником англичанином Шекльтоном. Шекльтон предлагал организовать общество для эксплуатации естественных богатств Кольского полуострова. Проект предусматривал аренду земли в Мурманске и на Кольском полуострове, разработку найденных минеральных богатств, право покупки железных дорог по минимальной цене, право на рыбные ловли, на постройку лесопильных заводов, на установку, электрических станций при порогах и водопадах.

Откинувшись на спинку кресла, Абросимов прикинул, какие выгоды сулит ему это дело: консультационные, комиссионные, оформление бумаг по продаже, проценты по сделкам, неофициальные расходы. «Да, это грандиозно…»

В дверь постучали. Вошла Шурочка и сказала, что сегодня ей придется кончить урок раньше времени.

– В гости, наверное? – любезно улыбнулся Абросимов.

Шурочка отрицательно покачала головой.

– Нет, Георгий Гаврилович… Серьезное дело.

– Не по поводу ли вашего супруга?

Шурочка покраснела.

– В первую очередь надо добросовестно исполнять свои обязанности. Мы ведь условились, что урок будет продолжаться полтора часа, – сухо сказал адвокат и отпустил ее.

Шурочке хотелось крикнуть ему: «Мерзавец!» Однако она вежливо попрощалась и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Когда Базыкина, выйдя на улицу, пересекала площадь, мимо нее пронеслась пара лошадей, покрытых синей сеткой. В санках сидел представительный генерал. Несмотря на мороз, он был в тонкой летней шинели. За санками следовала конная охрана – четыре ингуша из отряда Берса в бурках и мохнатых черных папахах.

Генерал Миллер, ставленник Колчака, рослый сорокачетырехлетний франтоватый немец, появился в Архангельске всего три дня назад. Почти весь 1918 год он провел в Италии на должности военного атташе старого, еще царского времени посольства.

Чаплина в Архангельске уже никто не помнил. Другой командующий, маленький генерал Марушевский, канцелярский педант с белыми штабными аксельбантами, тоже отошел на второй план. Теперь всеми белыми войсками командовал Миллер; он же был назначен и местным генерал-губернатором. Миллер назывался главнокомандующим; Марушевский – просто командующим, так как называть его начальником штаба было неудобно.

Старого Фредерика Пуля отозвали в Лондон – он не поладил с Френсисом, – и вместо него в Архангельск прибыл Эдмунд Айронсайд, один из самых молодых генералов британской армии.

При первой же встрече с Айронсайдом Миллер ощутил в нем соперника, и все в Архангельске сразу ему не понравилось: люди, природа, штабные взаимоотношения, зависимость от дипломатического корпуса. Хотя Френсис уже уехал, но американская миссия осталась, союзное командование тоже осталось, и теперь подлинным главнокомандующим вообще всеми войсками был, конечно, Айронсайд. Миллер часто вспоминал теперь о своей безмятежной жизни в Риме. Он вспоминал свои светские знакомства, большие прохладные кафе, верховые поездки по Аппиевой дороге. «Какое там было солнце, боже мой!.. И зачем я приехал сюда, в эту проклятую Россию?»

Сидя в санках, Миллер с тоской и ненавистью глядел на архангельское небо, точно укутанное в дымную вату. Санки проехали площадь с бронзовым памятником Ломоносову, чуть не раздавив какую-то молодую женщину, и подкатили к двухэтажному белому особняку, На маленьком балконе второго этажа стояли два пулемета, стволы которых были направлены в обе стороны проспекта. У ворот дежурили часовые.

Окна в спальне жены были уже освещены. Миллер рассердился: «Сколько раз надо говорить, чтобы закрывали окна портьерами! Мало ли что может быть! Еще бросят бомбу в освещенное окно!..»

– На-кра-ул! – раздалась команда.

Ворота распахнулись, и санки въехали во двор.

В приемной, сидя на диванчике, ждал Миллера полковник Брагин, низенький, толстобрюхий, с распущенными, как бакенбарды, усами и заплывшими глазками. Увидев генерала, Брагин молодцевато вскочил и даже приподнялся на носки.

Доклад был назначен в домашнем кабинете. Сегодня Миллер интересовался настроениями в армии.

– Многие наши офицеры вырвались из объятий Чека, ваше превосходительство, – докладывал Брагин, стоя навытяжку перед опустившимся в кресло генералом. – Многие бренчали на балалайках в ресторанах Стокгольма. Их чувства ясны, ваше превосходительство! Их нужда гонит.

«Выражаешься ты черт знает как…» – подумал генерал.

– Ну, а рядовые?

Брагин провел пальцами по лбу.

– Не очень надежны, ваше превосходительство. Недавно мобилизованные шли в армию чуть ли не под огнем пулеметов.

– Почему?

– Агитаторы! Кричат, что возвращается власть помещиков и кулаков…

– Ловить, сажать, расстреливать!

– Делаем, ваше превосходительство.

«Ну, это я устраню, – подумал генерал. – Я буду действовать без пощады».

Он встал с кресла, прошелся по кабинету и спросил:

– А что произошло тут в декабре? Что за бунт? Что за безобразие? Генерал Марушевский мне докладывал, но хотелось бы знать поподробнее.

– Владимиру Владимировичу неприятно об этом говорить. Не предусмотрел! Проморгал!

– Вы присядьте, полковник, – предложил Миллер.

Он протянул Брагину серебряный портсигар. Полковник закурил и стал рассказывать о том, как одиннадцатого декабря несколько рот Архангельского полка должны были уйти на фронт и как утром вместо молебна возник солдатский митинг и люди, расхватав оружие, заявили офицерам, что не желают воевать.

– Пикантнее всего то, – сказал Брагин, – что первыми узнали о мятеже не мы, а генерал Айронсайд и «союзная» контрразведка.