Николай Никитин - Северная Аврора

– Их-то за что?! – с душевной болью за детей крикнула она. – И вы… – Она обратилась к офицеру, который хладнокровно наблюдал за всем происходящим, – вы… офи-цер?! Так не поступают даже на большой дороге!

– Мамочка, не спорь с ним, – в ужасе зашептала Людмила. – Я с тобою, мама.

Страх и отчаянье увидела Шура в глазах дочки. Она прижала ее к себе.

– Успокойся, доченька… – зашептала Шура. – Только успокойся.

Через полчаса всех троих вывели солдаты. Шура несла рыдающую Леночку на руках. Затем их толкнули в крытый брезентом грузовик. Он затарахтел и поехал по набережной в тюрьму.

Бойцы буквально на плечах у неприятеля ворвались в его окопы, прошли все три линии вражеской обороны и, преследуя его, вступили в Усть-Паденьгу.

Интервентов охватило смятение. Артиллеристы бросали орудия. Офицерам никто не повиновался.

К этому времени вызванный Фроловым с Ваги свежий батальон зашел в тыл Усть-Паденьге, чтобы перерезать отступающим дорогу. Батальоном, так как опытные командиры погибли в первой атаке, командовал теперь Драницын, приехавший в это время на передовую, на помощь Бородину.

Интервенты попробовали спуститься к Ваге, но попали под яростный пулеметный обстрел. Они решили скрыться в лесу, но взрывы тяжелых снарядов выгнали их оттуда.

Осталось только одно – поднять руки. Это они и сделали. Солдаты выходили из своих убежищ с белыми платками на винтовках.

– Рош!.. Боло!.. Сдаюс! – кричали они.

Бой за Усть-Паденьгу длился шесть часов.

Еще дымились сгоревшие деревенские избы, возле разбитых блокгаузов еще валялись трупы интервентов, но на перекрестках уже пылали костры, а в уцелевших домах и сараях крепко спали изнуренные от боя люди Бодрствовали только патрули да выставленные вокруг деревни посты и секреты.

Штаб разместился в большом многооконном доме с развороченной тесовой крышей и разбитыми окнами. Напротив штаба тоже горел костер. Бойцы собрались вокруг него и негромко беседовали.

– Американ только издали садит, а штыка боится. Пырх-пырх, будто рябчик, – насмешливо сказал кудрявый, раненный в ногу артиллерист.

– Не, граждане, – заметил пожилой партизан в длинном, до колен, пиджаке из самотканого сукна. – Они остервеневши. Я наскочил на одного да штыком!.. А он на меня вроде медведя, не то чтоб бежать. А уж потом как мы их приперли, тогда заорали: «Боло!..»

Послышался смех.

– Пьяные! Их виской поят.

– Ромом.

– Нет, это раньше. Теперь виской.

– Да пои их, как хошь, все равно не выстоят! Только гнать их надобно без задержки, – сказал паренек-пехотинец.

– Верно! – поддержал его Крайнев. Он уезжал в Березник за пополнением и стоял сейчас у костра, оправляя седло на своей лошади. – Нам ждать нечего. Это он в блиндажах да в блокгаузах отсиживается. А нам не расчет. Да вот, к примеру! Жили здесь, в Усть-Паденьге, люди, а он их вовсе выселил да еще дома поджег, которые не нужны ему были. Разорение народу…

– У нас в Панькове та же история, – вмешался в разговор другой партизан, горбоносый, в рваном зипуне. – Нагрянули архаровцы в декабре и определили с деревни сотню пар валенок, да две дюжины саней, да столько же сбруи. Наутро пришла рота в шубах. Переводчик пошел по деревне и говорит мужикам: «Вы, ребята, не сопротивляйтесь. Нам такая власть дадена, что можем на месте расстрелять». Для острастки, чтобы мужиков напугать, взяли Сеню, председателя нашей кожевенной артели, да плетюгов надавали. А потом привязали к своим саням да как пустят лошадь. Версты две она его волочила, так он и помер…

– Вот звери! – выругавшись, сказал артиллерист.

– Ну, народ испугался, конечно… Отдали сани, валенки. И тут им, вишь, мало показалось. Всю артель ограбили. Еще на семь тысяч взято было одних бурок! Вот как чисто сработали!.. Да чтоб след замести, склад сожгли. Все добро погорело. Что дальше, то больше. Чего ж нам ждать?

В штабе командиры подводили итоги длившемуся весь день бою за Лукьяновскую и Усть-Паденьгу.

Фролов при свете горевшей на столе свечки читал бумаги, поданные ему Драницыным. Фролов так устал за день, что лицо его казалось черным.

Вестовой Соколов стоял у холодной печи.

– Спину греешь? – усмехнулся Валерий, вместе с Любой входя в избу. Они только что закончили проверку постов.

– На Высокой согреемся, – мрачно пробормотал матрос.

– Да, там будет жарко, – сказал Драницын. – Кстати, Павел Игнатьевич, между Высокой и Шолашами имеется большой артиллерийский склад.

– Точно выяснил? – с оживлением спросил его комиссар.

– Да говорят так… Сейчас я распорядился привести в штаб несколько пленных, допросить их… Вот если бы этот склад подорвать…

– А коли мне пойти на Высокую гору? – сказала молчавшая до сих пор Люба. – Я подорву.

– Ах, ты здесь, – взглянув на нее, сказал Фролов. – Знаешь что, милая… не торопись.

– Да коли надобно!

– Не торопись, говорю, – резко сказал комиссар.

«Чего это он?» – обиженно подумала Люба. Она хотела возразить комиссару, однако он снова заговорил с Драницыным. Не прислушиваясь больше к их разговору, Люба громко, во весь рот зевнула и вышла из комнаты.

Благовещенские коммунисты пришли в Усть-Паденьгу ночью. Леля Егорова попала в избу, в которой расположились бойцы лыжной разведки.

– Здесь хоть тепло, – виновато разведя руками, сказал ей провожатый. – Устраивайся пока тут. Утром приходи в штаб.

Печь была жарко натоплена. Стягивая с себя промокшую одежду и пристраивая ее сушиться, партизаны-лыжники вполголоса переговаривались. Из их разговора Леля поняла, что утром они опять уходят куда-то в неприятельский тыл.

Все лавки давно уже были заняты. Даже на полу Леля не видела свободного места. Она растерянно стояла у окна, не зная, что делать. Может быть, пойти в сарай, где разместились остальные благовещенцы?

Дверь избы отворилась, и вошел еще один боец. Леля не сразу узнала в нем женщину. Это была Люба Нестерова.

Люба сняла с плеча винтовку, лыжи поставила в угол и огляделась. Взгляд ее задержался на Леле.

– Ты что, девушка? – спросила Люба. – Ночевать здесь собралась?

Леля объяснила ей свое положение.

– Плохо дело. – Люба покачала головой. – Теперь их пушками не разбудишь.

Она прошлась по избе, бесцеремонно расталкивая спящих, но никто даже не пошевелился.

– Сенька! – сказал она, подходя к молодому бойцу, спавшему на печке.

Боец не отозвался.

Она ткнула его кулаком в правый бок. Он перевалился на левый.

– Ах ты!.. – Люба выругалась. Взяв бойца за плечи, она встряхнула его. – Слезай живо, а то стяну за уши.

Боец проснулся, с сожалением посмотрел на печку, спрыгнул на пол.

– Еще дерется, бесовка, – пробормотал он, потирая бок.