Николай Никитин - Северная Аврора

– Знаю.

– Ну, так и в Шеговарах надо скорее кончить. Надо нам сговориться с тобой, Яша. Оружие имеется. Ребята хорошие, самоотверженные. Давай налет в одночасье делать… Мы с тылу, а ты с фронту.

– Это надо обмозговать, Миша. Сразу не решишь.

– Ну, это известно… А кто сказал, что сразу? Мозгуй… А народ верный. Уж за это ручаюсь. Шеговарский гарнизон – всего сто человек. Тут, коли умно обдумать дело… подпереть вовремя да нажать там, где у них слаба гайка… побьем, Яша! Ей-богу, побьем.

– Да кушай ты, Мишуха! – сказал старик.

– Спасибо, папаша. Я кушаю…

– Ты, Яшка, борешься… Эх, завидовал я тебе! А то под их властью чувствуешь себя последней скотиной. Башка тупеет. И кажется, что не выдержишь. Нищета, голод… Молодежь ищет выхода… Да и не только молодежь.

Недоверие, которое промелькнуло в голове у Якова, давным-давно рассеялось. Смыслов был паренек серьезный, и действительно задуманное им дело могло оказаться удачным.

– Добро ты задумал, Миша, добро… – сказал Яков. – А что бы ты делал, коли меня не застал?

– Надо было рисковать. Тебя ждут в Шеговарах.

– Уж и ждут, – проворчал старик, в глубине души довольный за Якова.

– Ждут, папаша, не вру… Я до некоторой степени могу считать себя посланцем народа.

– Да, это-то – дело понятное, – соглашаясь, проговорил старик. – К примеру, возьми Коскары! Ни один мужик не выдаст, что здесь Яшка бывает.

– Народ измучился, отец, – сказал Смыслов. – Все с нетерпением ждут той минуты, когда власть этих варягов будет сброшена…

Командование Важской колонны еще несколько раз предпринимало атаки на Высокую гору. Бойцы дважды врывались в деревню, но закрепиться в ней так и не удалось. Американцы по-прежнему удерживали за собой эту ключевую позицию на подступах к Шенкурску.

Наступило двадцать третье января.

Весь этот день Важская колонна провела в приготовлениях к решительному штурму. Все словно сговорились, что сегодняшний ночной бой должен быть последним, что как бы там ни было, а Высокую гору сегодня ночью необходимо взять.

Весь день сыпал снег. Даже на тракте лошади вязли в сугробах. Но, несмотря ни на что, снаряды и патроны подвозились, орудия меняли огневые позиции, люди лихорадочно готовились к решительному бою.

Комиссар собрал у себя политработников и отдал распоряжение, чтобы с бойцами были проведены беседы о значении предстоящего ночного штурма.

Одну из таких бесед проводил Касьян Терентьев, назначенный политбойцом в первый батальон.

Юное лицо Касьяна разрумянилось не столько от мороза, сколько от волнения. Большинство бойцов было гораздо старше его, и он боялся, что его не станут слушать.

– Товарищи, – начал он, покраснев и тщетно стараясь придать своему голосу необходимую твердость, – сегодня великий, можно сказать, день…

Он умолк и с тревогой оглядел бойцов. Одни слушали внимательно, с полным доверием, другие улыбались, но добродушно.

– Казалось бы, что такое Шенкурск, товарищи? – приободрившись, объяснял парень. – Лесная глушь! Леса да болота! А ведь именно о нем наши комиссары с товарищами из Москвы беседовали…

Пожилой бородатый партизан сочувственно кивнул ему.

– Да разве сам Владимир Ильич об этом не знает… – уже уверенным тоном, баском сказал Касьян. – Вот я и говорю, что бой, в котором мы сегодня будем участвовать, – это исторический бой. На всю жизнь… Для потомства! Детям будем сказывать… Есть что!

От сердца сказанные слова Касьяна взволновали бойцов.

– Вправду, сынок, – тихо проговорил бородатый партизан. – Такое дело не забудется.

– Некоторые говорят, – продолжал Касьян, – что у американцев столько пушек, что нам не пройти. Сегодня я был в штабе. Комиссар Фролов сказал: «Дадим такой огонь, что бойцы как по пашне пойдут». А наш комиссар слов на 1ветер не бросает…

Наступил вечер. Час штурма приближался с каждой минутой, но на этот раз Фролов волновался меньше, чем обычно. Конечно, он не мог поручиться, что разгром Высокой обеспечен. Мало ли какие неожиданности бывают в бою. Однако он сделал все возможное, принял все меры, которые следовало принять… Комиссара беспокоило только то, что диверсионная группа словно канула в воду. Шел уже второй день, а никаких известий о ней так и не поступало. Никто не слыхал взрыва, а не услышать его здесь, под Высокой, люди не могли.

«Попались», – с тревогой думал Фролов. Теперь он уже упрекал себя, что затеял это дело да еще втянул в него Любу и Лелю. По лицам окружающих его людей он видел, что и они думают о том же.

Драницына, к счастью, рядом не было. Но, прощаясь с ним на батарее, он понял его молчаливый взгляд.

Обо всем этом Фролов размышлял, возвращаясь на командный пункт. Он ехал верхом по заснеженному ночному лесу. За ним следовал Крайнев.

До начала штурма оставались считанные минуты. Не доезжая до командного пункта, Фролов и Крайнев отдали своих лошадей конным разведчикам и пошли пешком.

В лесу среди голых березок сидели на снегу бойцы.

– Вот бы и мне с ними пойти, – сказал Крайнев. – Я людей своих спешил на всякий случай, товарищ комиссар.

Фролов молчал.

Крайнев неспроста завел этот разговор. Ему было стыдно, что его отряд до сих пор не принимает прямого участия в боевых действиях, а выполняет только отдельные поручения.

– Нет, верно, Павел Игнатьевич… люди смеются… Ну что это? Мне Бородин сказывал, что вы Хаджи-Муратова ждете… Меня хотите с ним соединить. Да выйдет ли еще он? Это еще одна прокламация.

Комиссар не отозвался.

Когда он подходил к командному пункту, Крайнев снова начал:

– Честное слово, Павел Игнатьевич…

– Прекрати, – сказал ему Фролов и вошел в избушку командного пункта.

Драницын сидел у телефона.

– Ну, что там? – спросил Фролов.

– Сейчас тяжелые начнут, – ответил Драницын.

– Отлично! – сказал Фролов, садясь на скамейку и потирая посиневшие от мороза руки.

– Вы что же без Соколова сегодня? – спросил его Бородин, находившийся тут же.

– Он к матросам ушел.

Вдруг раздался глухой взрыв, настолько сильный, что пламя коптилки метнулось в сторону. Фролов вскочил и прислушался. Через несколько секунд раздалось еще два, менее сильных взрыва, а затем послышался прерывистый частый звук, похожий на бой огромного барабана. Это длилось несколько минут. Фролов быстро подошел к окну. Где-то далеко за Высокой горой по небу стлался огонь. Пламя растекалось все шире, поднимаясь к небу и застилая звезды. Зарево было огромное, дрожащее, оранжевое, смешанное с дымом.

– За Шолашами, товарищи… – сказал Драницын и, вздрогнув, взглянул на побледневшее от волнения лицо комиссара.

– Наши… – тихо сказал Фролов. Только это он и мог сейчас выговорить. «Как там они? – пронеслось У него в голове. – Как Леля? Люба?»