Петр Константинов - Синий аметист

— Ваша дочь — прекрасная наездница, господин Аргиряди… София вздрогнула. Она вспомнила о происшедшем и насторожилась.

— Только порой она слишком самонадеянна. Вероятно, просто не знает, что испытывает лошадь, когда наездник одет в амазонку, — шутливо добавил гость и отпил из чашки.

— В таких случаях я всегда рассчитываю на удачу, — сдержанно улыбнувшись, отпарировала девушка. Она приготовилась обороняться, если Грозев начнет насмехаться.

— Вся беда в том, мадемуазель, — поклонился ей Грозев, — что вам редко нужна помощь. — Он посмотрел на нее взглядом, в котором не было насмешки, и София почувствовала легкую досаду на себя за то, что, возможно, она слишком подозрительно относится к этому человеку.

— У нее кроткая, послушная лошадка, — вмешался в разговор Аргиряди. — Мы взяли ее в конюшнях Муса-бега в Одрине. У него там английские служащие…

— Да, Докса действительно превосходна, — согласился Грозев.

— Моя дочь с нетерпением ожидает сегодняшней езды, — добродушно улыбнулся Аргиряди и обвел взглядом горизонт. — Погода отличная. Вы сможете спуститься к Халиловым мельницам…

София удивленно взглянула на отца: в разговоре с ним она не выражала такого желания…

— Я бы предпочла тропинку над рисовыми полями, — сухо сказала она Грозеву. — Только не знаю, доставит ли это вам удовольствие.

— Разумеется, если вам это приятно…

София подумала, что, наверное, ее поведение оставляет желать лучшего и что виной ее нервного состояния, возможно, является утренний разговор с гадалкой и вызывающее спокойствие этого человека. Она поставила чашку на стол и резко встала.

— Я сейчас вернусь…

Девушка стремительно вышла из комнаты, чувствуя, что щеки ее заливает предательская краска.

Аргиряди предложил Грозеву еще чаю, но тот отказался. Тогда хозяин налил себе и, отпивая ароматную жидкость маленькими глотками, принялся рассказывать историю покупки его отцом имения Хюсерлий.

Вскоре София вернулась. На шее у нее белел легкий шелковый шарф, отлично оттеняющий темный бархат амазонки.

Грозев поднялся.

— Хотите взять мои гетры? — любезно предложил Аргиряди.

— Благодарю вас, — ответил Грозев. — Но мой костюм не из самых изысканных, так что я спокойно могу и в нем.

Они спустились по лестнице и направились в конюшню. Аргиряди следил за ними с террасы. София шла чуть впереди, Грозев любовался ее гибким телом, грациозной походкой. Девушка почувствовала, что за ней наблюдают, и резко обернулась:

— Давайте поедем по берегу. Вы не против?

Голос ее звучал спокойно.

— Разумеется, нет, — ответил Грозев. — Поедем туда, куда вам хочется. Я тоже очень люблю поле.

На привязи нетерпеливо гарцевали Докса и еще один конь. Грозев помог Софии взобраться, затем вспрыгнул в седло. Это был другой конь, не тот, что в прошлый раз, более красивый и чуткий.

Они тронулись легкой рысью. Проехали мимо террасы. Аргиряди все еще был там.

— Софи, будь осторожна, — крикнул он и помахал им рукой.

Дочь лукаво посмотрела на него. К ней вновь вернулось хорошее настроение.

Ездоки миновали липовую аллею и выехали на тропинку, где произошел злополучный инцидент с Апостолидисом. София повернула Доксу к зарослям мяты, простиравшимся до самой реки.

— Не хочу по этой дорожке, — капризно заявила она. — Я — фаталистка.

— Вы, по-моему, не из пугливых, — заметил Грозев, уводя разговор в сторону от неприятного случая.

— Нет, я фаталистка, — упрямо тряхнула головой София. — Дома все об этом знают. — Она немного помолчала, потом добавила, не глядя на Грозева:

— Тетя Елени даже считает, что я поднимаюсь по лестнице всегда с левой ноги. А уж она-то знает — следит за каждым моим шагом.

— Наверное, любит вас… — сказал Грозев, любуясь профилем девушки.

— Очень… — кивнула девушка, и лицо ее сразу же стало серьезным. — Вообще, тетя заменила мне мать после того, как та умерла…

— Отец тоже питает к вам слабость…

— И я к нему, — ответила София и вдруг затараторила, охваченная необычной веселостью: — Вообще-то мы — странная семья. Отец ввел в доме патриархальный порядок и следит, чтобы он неукоснительно соблюдался. Тетя Елени благоговеет перед этим порядком и всячески его поддерживает. Словно если она его нарушит, мир полетит вверх тормашками. Перед отцом испытывает панический страх. Когда мы сидим за столом, она слово боится вымолвить… Иногда я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться…

Они выехали на берег. Огромные вербы отбрасывали тень на темную, спокойную воду, отливающую металлическим блеском. Обогнув мельницу, они направили коней к каменному плато, упиравшемуся в рисовое поле.

София молчала, задумавшись. По лицу ее пробегали веселые блики а глаза странно блестели…

Потом она вдруг предложила:

— А почему бы вам не остаться у нас и завтра? Приедут гости…

— Итальянец и господин Апостолидис? — в тон ей спросил Грозев.

— О! — с деланным ужасом воскликнула София. — Игнасио уехал… Представляете, он забыл у нас свой паспорт… Такой рассеянный… После его отъезда мы перевернули в доме все вверх дном, разыскивая этот паспорт. А спустя две недели Цвета обнаружила его в кармане халата Игнасио. А Апостолидис после случая с его знаменитым костюмом вообще больше не появлялся…

Она перестала смеяться. Потом продолжала:

— Приедут Амурат-бей, Хамид-паша и, возможно, Павел Данов с отцом.

— Хамид-паша и старый торговец зерном стоят один другого, — заметил Грозев.

— Да, — кивнула София. Натянув узду, она направила Доксу вниз по тропинке. Помолчав немного, добавила:

— Но Амурат-бей — совсем иной…

— Да, — подтвердил Грозев. — Человек он интересный…

— Мне кажется, что он умный, образованный и вообще человек совсем иных взглядов, — заявила София.

— Вполне возможно, — спокойно согласился Грозев. — Я не знаком с ним близко. Но, наверно, это один из самых способных офицеров Порты… Однако мне думается, что он в немилости… по политическим причинам.

— И все же, — в задумчивости произнесла София, глядя куда-то вдаль, — даже если все их офицеры такие, как Амурат-бей, все равно рабство — ни с чем не сравнимое бедствие. И это подтверждается насмешками иностранцев, их надменным презрением к нашей жалкой участи…

Грозев ждал, что София продолжит начатый разговор, но девушка вдруг замолчала.

«Какой странный характер, — подумал Грозев. — Интересно, что она сознает, а чего нет? Отец ее явно хорошо понимает все, что делает. А ее представление о рабстве, что это — всего лишь досада по поводу отношения иностранцев или что-то большее? Внутренним убеждением или просто милостыней была ее помощь хорватским повстанцам?»

— Расскажите мне еще что-нибудь о вашей семье, — попросил он.