Петр Константинов - Синий аметист

— Я позвал тебя, мастер Димитр, в столь ранний час, чтобы вновь обсудить то дело.

Он замолчал, потом посмотрел на Джумалию и продолжил:

— Вчера в город прибыл Амурат-бей — человек, которого прислала Великая Порта. Сдается, он будет наблюдать за всем, что происходит в Румелии. Он передал и султанский указ. Так что дело нешуточное. Война, как видно, не за горами. Турки хотят многое, но главное — обеспечить их солдат пропитанием и одеждой. Это можешь сделать только ты. Я уже не раз говорил тебе об этом. У нас сукна нет. А ты поддерживаешь связи с купцами из Герцеговины. Аргиряди немного помолчал и добавил:

— Сукно сняло бы с города другие обязательства. Я хочу, чтобы ты это понял. Реквизиция бременем ляжет не только на села, но коснется и нас. Поэтому, — Аргиряди прищурил глаза и чуть понизил голос, — не усложняй без надобности. В Белграде ты держишь шесть тысяч аршин босненского сукна, за которые уже заплатил. Прикажи доставить его сюда. Иначе Джевдет-бей, если захочет, крюком вырвет его из нашего горла.

Старик нахмурился. Веко на глазу стало подрагивать.

— Хм, — усмехнулся он сдержанно. — Так я все сделал еще зимой…

— Как так — сделал?

— А так… Сукно мне не понадобилось, и я отказался его взять.

Аргиряди заметил, что хаджи Стойо прислушивается к их разговору, поэтому поспешил его закончить. Но старый мастер несказанно разозлил его своими словами.

— Ты же дал за него задаток, бай Димитр… — хмуро возразил он.

— Что с того? — сердито ответил старейшина суконщиков. — Я еще в феврале, в Трифонов день, отказался от товара, и люди вернули мне этот задаток.

— Потерял самое малое пятнадцать тысяч грошей… глупец… — медленно, сквозь зубы процедил хаджи Стойо и, облизнувшись, поставил чашку перед собой.

Джумалия почувствовал, как гнев закипает у него в груди.

— Разве ж это потеря, хаджи, — спокойно сказал он, но в голосе прозвучали холодные нотки, а в глазах, смотревших на продавца зерном, читалась злость. — Есть люди, потерявшие в своей жизни намного больше, но ничего, не стыдятся другим в глаза смотреть, не чувствуют своего греха…

— Ты это о чем? — спросил хаджи Стойо и впервые взглянул на Джумалию из-под тяжелых, посиневших по краям век.

На виске старого мастера билась жилка.

Говорю, что все потеряли — честь, имя… Даже позабыли, какого они роду-племени…

В комнате на минуту воцарилась напряженная тишина. Лица присутствующих вытянулись. Только Игнасио Ландуззи безмятежно улыбался, не понимая сути разговора.

— Что-то я в толк не возьму, о чем ты, мастер Димитр? — хаджи Стойо приподнялся с дивана. Кровь бросилась ему в лицо, от этого оно казалось страшным.

Аргиряди пристально посмотрел на Джумалию, потом перевел взгляд на хаджи Стойо и сказал с досадой:

— Спокойно, хаджи. Не лезь в бутылку. Чего ты шум поднимаешь. Мы здесь собрались дело делать…

— Нет, пусть он мне скажет, — продолжал стоять на своем разгоряченный хаджи Стойо, — пусть мне ответит, что за басни он тут бает… Где он находится, а? Или вроде брата своего, что русином заделался…

Джумалия исподлобья взглянул на хаджи.

— Ты брата моего не трогай… — сквозь зубы процедил он.

Но хаджи Стойо, казалось, вообще не обратил на эти слова никакого внимания.

— Знаю я, — продолжал он, качая головой, — тут ими всеми тот, учитель, верховодит. Геров… Консул… Но мы еще посмотрим, — и хаджи погрозил пальцем. — Больно скоро забыли Ахмеда…

Джумалия смотрел на него и молчал. Губы у него дрожали. Он ненавидел хаджи Стойо Данова, но никогда прежде не выступал против него. Какая-то подсознательная предосторожность перед бесцеремонностью этого человека заставляла его относиться к хаджи со скрытым презрением. Однако переживания последних дней, страх, бессилие, которые приходилось ему испытывать теперь, оглушили его, заставив забыть об осмотрительности.

— Ты о каком Ахмеде говоришь, хаджи, — медленно произнес он, делая упор на каждом слове, — уж не о том ли, что в прошлом году вырезал всю Перуштицу и села вокруг, так что ни одной живой души не осталось?

Хаджи Стойо широко раскрыл глаза. Он только развел руками и угрожающе посмотрел на Аргиряди.

— Это уже бунт, — рявкнул он вдруг. — Мы сидим, ждем, а тут…

Аргиряди поднялся с места. Чувствовалось, что он взволнован случившимся, но голос его звучал спокойно:

— Каждый волен думать так, как он хочет. Но в моем доме я не позволю говорить подобные вещи…

Хотя хозяин дома произнес это ни на кого не глядя, слова его явно относились к Джумалии, но вместе с тем служили предупреждением и хаджи, что он не имеет права разговаривать таким тоном.

Итальянец, понявший, что происходит, осторожно прокашлялся.

Джумалия умолк. Потом медленно подошел к окну. Взгляд его скользнул по высоким минаретам Мурадовой мечети и устремился дальше, к синим силуэтам гор. Гнев и возмущение по-прежнему не утихали в груди, и он ощущал, как сильно бьется сердце.

— Атанас, — обратился он к хозяину. — Мне больше нечего сказать. Если у тебя все, я, пожалуй, пойду… Мне еще нужно обойти магазины…

Хаджи Стойо закурил сигарету и теперь пускал клубы дыма сквозь стиснутые губы, презрительно уставившись на солнечные пятна на ковре.

Аргиряди вышел из-за стола, внимательно, но настойчиво нажал на плечо Джумалии, усаживая его в черное венецианское кресло, и примирительно сказал:

— Еще успеешь обойти магазины… Сядь покуда…

В это время с улицы донеслись голоса. Ландуззи подошел к окну. Обернувшись к Аргиряди, вымолвил, подняв брови:

— Амурат-бей…

На лестнице послышались энергичные шаги.

В комнату вошел бей. Он поздоровался со всеми за руку и непринужденно уселся в кресло возле камина. На нем был темного цвета полувоенный костюм, который ничего не говорил о ранге пришельца.

Аргиряди умело повел разговор, чтобы хоть как-то разрядить тягостную атмосферу в комнате.

— Только что, бей, мы обсуждали положение с сукном и продуктами, думали-рядили, что можно сделать, — и он обвел взглядом всех присутствующих. — Ныне это представляется нам трудным, особенно поставки сукна. После прошлогодних бунтов в селах производство сукна почти замерло…

— Дело не терпит отлагательства, Атанас-эфенди, — сухо сказал Амурат. — Наша просьба немалая, но я думаю, что такой город, как Филибе, где сосредоточена вся торговля Румелии, может одеть и накормить десять тысяч солдат.

Бей остановился, будто раздумывая, стоит ли продолжать, но потом добавил:

— Не менее важно и другое, о чем сказано в указе султана, да продлит аллах его жизнь, — достаточное количество провианта и одежды на складах тут, в Филибе. От Стара-Планины до Эдирне нет более надежного города, чем Филибе.