Анастасия Монастырская - Карт-бланш императрицы

В день именин Елизаветы она почувствовала себя совсем плохо. Присела на кушетку, вытянув ноги. Бил озноб и накатывала дурнота, а там, за тяжелыми шторами вспыхивали фейерверки в честь государыни.

— Я только одним глазком, можно? — приставленная к ней девка переминалась у самой двери. Остальные прислужницы давно сбежали посмотреть, а эта почему-то осталась. Из жалости что ли?

— Иди, — махнула рукой. — Только недолго. А я пока посплю.

И действительно забылась тяжелым страшным сном. Черные когти раздирали белый живот, и тянули к себе окровавленного младенца, беззубый ротик раскрывался, как у котенка, беззвучно моля о помощи.

— Не дам! Мой! — Екатерина истошно закричала и проснулась. От боли? Мокроты? Страха? Крови?

Боль нарастала, раздирая неуклюжее тело. Екатерина с трудом приподнялась с кушетки, отметив мокрое пятно на дорогой ткани. Держась за поясницу, позвонила в колокольчик. В ответ — тишина.

— Кто-нибудь! Помогите!

Тишина. И только в отдалении новый взрыв фейерверков и звуки народных гуляний. Скоро из пушки палить будут, тогда кричи, не кричи, все равно не услышат.

Новая схватка. Господи, больно-то как! Сдерживая стон и слезы, Екатерина прилегла, осторожно положив руки на колыхающийся живот. Только не жалеть ни о чем! И в первую очередь, не жалеть себя! Жалость убивает силу. А человек без силы мертв.

Кажется, отпустило.

Вытерла пот со лба и убрала влажные спутанные волосы под чепец. Дыши глубже! Глубже…

Ох!

Боль отрезала от остального мира. Одна. Совсем одна. Как и задумано природой. Девки рассказывали, что в деревнях бабы сами рожают: где настигнет, там и разрешаются от бремени. Хоть в коровнике, хоть в поле, хоть во время гуляний. Кто выживет, то выживет, а кто нет, того бог к себе приберет. Значит, на роду так написано.

— Я выживу! — поклялась она едва слышно, теряя последние силы. А ребенок? Он-то как? В душе боролись два страха — за себя и за него. Победил второй, материнский. Схватки становились все чаще. Что ж, сама справится. Чем она хуже деревенских баб? Главное, чтобы младенец не пострадал. Превозмогая боль, чуть приподнялась на кровати, разведя колени, и начала тужиться, выталкивая долгожданного наследника на белый свет.

В таком виде ее и застала вернувшаяся девка. Охнула от испуга, истошно закричала.

— Чего орешь, дура? — оборвала Екатерина. — Лейб-медика зови. Рожаю…

Лесток вошел в спальню с пятым выстрелом из пушки.

А на двенадцатом появился на свет наследник российского престола Павел Петрович.

Императрице доложили сразу.

— Вот так подарок! — Елизавета бережно взяла младенца на руки. — Красавец! Ну, а ты, жива, что ли? — грубо обратилась к Екатерине. — Выглядишь плохо. Бледная, неприбранная. Отворите окно, здесь душно.

— Мне холодно, — прошептала Екатерина.

— А мне жарко, — парировала Елизавета. — Тебе хорошо, ты лежишь, отдыхаешь, а я пока к тебе шла, запыхалась. Вон как сердце колотится.

Сил, чтобы ответить на колкость, у Екатерины не осталось. Хотелось закрыть глаза и погрузиться в теплый, обволакивающий сон. Тело было непривычно легким, а оставшаяся боль — легкой и приятной.

— Детскую устроить радом с моими покоями, — распорядилась Елизавета. — Прислать туда двух кормилиц и нянек. С наследника глаз не спускать. Вот это подарок так подарок на именины. Угодила, матушка. — Повторила она и, звеня тяжелым золоченым платьем, вышла из спальни Екатерины.

Вслед за ней устремилась пьяная и веселая свита. Плачущего младенца унесли. Свечи погасили. Екатерина осталась одна на грязной мокрой постели. Из окна дуло. — Словно собаку кинули, — равнодушно подумала она. — Не умерла, и ладно.

На лоб легла влажная тряпица, пахнущая травами. Старческая рука бережно обтерла лицо и измученное тело. Баба-яга. Спасительница.

— Повернись, княгинюшка. Постельку тебе переменю. Вот так… Рученьки подними, рубашечку надену. Косы расчешу и заплету. Нелюди! Звери! Где ж это видано, роженицу одну оставлять. И дите от матери отымать, когда оно к ней только и тянется. Бог накажет, грех это, большой грех…

Екатерина покорно выполняла все распоряжения любимой бабки-травницы. Поворачивалась, несмотря на боль в животе. Поднимала усталые руки, просовывая их в тонкие рукава ночной рубашки. Пила горячий чай, настоянный на мяте, смородине и малине. И странно, равнодушие отступало, на смену ему приходила злость и решимость. И еще гордость за себя. Вот так бы раскинула руки-крылья и полетела бы — все смогла, все преодолела. Дальше будет легче, хоть и труднее.

— А теперь отдыхай, Екатерина Алексеевна. Спи. Первый сон придет, все страхи унесет. Второй сон придет, горе унесет. Третий сон придет, любовь подарит.

— Не надо мне любви, — прошептала она. — Был бы покой, и то хорошо.

— Мало тебе покоя будет, княгинюшка, — улыбнулась травница, положив на живот роженицы лед в тряпице, и укрывая ее пуховым одеялом. — Дух у тебя суетный да сильный. И судьба особая, богом отмеченная. Потому и любовь особенной будет. У бабы ведь два предназначения — детей рожать да любви искать. Без любви пусто и холодно, да и деток не бывает…

Екатерина уже не слышала, засыпала. Во сне ступила на мягкую манну, в лицо — метель из белых легких перышек. Сильная рука поддержала — не оступись, Катенька. Но она оттолкнула. Не до любви ей сейчас. В ответ увидела мягкую улыбку и сочувствие в серых глазах. Значит, пока не время встретиться. Человек предполагает, а господь бог располагает. Особенно теми, кого так любит испытывать.

ГЛАВА 5.

В своих предположениях относительно императрицы Екатерина оказалась права. Ребенка ей не доверили, позволив лишь раз в неделю навещать под присмотром нянек, да и то с предварительного согласия Елизаветы. Только на крестинах недолго подержала на руках, и то почти сразу же отняли.

После родов Екатерина чуть пополнела, но ей это только шло. Взгляд стал мягче, но решительней. Черты лица казались женственней и привлекательнее, а в движеньях появилась величавая грация и неведомая досель соблазнительность.

По ночам все чаще тревожили беспокойные сны. Проснувшись в одинокой широкой постели, лежала, уставившись в расписной потолок, вспоминая жаркие ласки Салтыкова. Где ж он теперь? С кем? Жена-то здесь осталась. Один в ссылку отправился. Какие женщины в Швеции: чувственные или холодные? Расспросить бы кого, но кто скажет. Понятно, что сдерживать себя не станет. За тоской приходила ревность: хоть и не любила Сергея, а все же жалко. И чего так гнала от себя, почему перестал пить настой, решив, что пришла пора ребенка родить. Испугалась за свою жизнь? Или не хотела вновь оказаться на супружеском ложе. Все сразу. Но еще больше Екатерина жалела о прошлой свободе, хоть и мнимой и такой короткой.