Хесус Торре де ла - Пророчество Корана

— Прими мою признательность, Ортега, не забудь, я плачу в этот раз.

Он с чувством похлопал судью по спине, и они за оживленной беседой закусили вино маринованной форелью, а потом неверными шагами покинули забегаловку. Изрядно набравшийся Ортега остановился помочиться на углу грязной улицы, изрыгая проклятия по поводу паршивого борзого пса, который его обнюхивал. Яго, закутываясь в плащ, зашелся от хохота, наблюдая, как пес прыгал, уворачиваясь от струи. Он ценил этого жизнелюбивого и стойкого человека, который умел встречать суровую реальность с достойной наглостью.

По дороге домой он спрашивал себя еще и еще раз, стоит ли говорить о слухах Субаиде и нужно ли предупредить ее о новой угрозе. Ему казалось, что дело закручивается слишком туго, и его душу снова стало точить темное и невыносимое беспокойство, предсказывая грядущие беды.

Роскошная тюрьма Субаиды, дворец адмирала Тенорио, была почти необитаема. Яго прошел ворота ограды, его встретил приветливый, предупредительный Хаким и проводил в пристройку с побеленными стенами и светлыми окнами, где Субаида подбирала на скрипке аккомпанемент для стихов. Схватив друг друга за руки, они жарко поцеловались, медик вручил ей флакон с микстурой из лаванды и ириса для укрепления ее капризного желудка и мешочек снадобья для печени, настоянного Фарфаном на тычинках туберозы. На столе в беспорядке лежали астрономические таблицы, астролябия, гусиные перья и свитки папируса, помеченные непонятными знаками. Девушка стыдливо опустила шелковую вуаль на лицо, закрепив ее в волосах, тщательно заплетенных в косы. На пальцах ее сверкали драгоценные кольца, всем своим видом она выражала бесконечное почтение к своему врачу. Тронув струны смычком, она пропела высоким голосом:

Их тут же потянуло друг к другу.

— Поешь о невозможной любви, Субаида?

— Пробую положить на музыку стих аль-Мутамида, чтобы ты не забывал о нашем деле. Мы должны поспешить. Не время отступать.

— А я не забываю, жду подходящего момента. Я завел знакомство с матерью-аббатисой — добрая женщина, — я лечил ее от стоматита. Она уже молилась за меня, думаю, скоро буду пользоваться ее доверием, не сомневайся. Дай время, у нас с тобой общие цели.

— Ты нашел могильные плиты, о которых я тебе рассказывала?

— Мое передвижение по монастырю ограничено, но за садом действительно находятся развалины, — доложил Яго. — Я искал спорынью, чтобы подлечить настоятельницу, и видел, как у одного из входов, которые монахини называют «шелковой лавкой», несколько послушниц, сидевших вокруг колодца, чистили, скребли и выглаживали стилетами, известковыми камнями и кварцевыми кругляками палимпсесты и древние пергаменты. На большинстве были видны остатки греческих, латинских, куфических и арабских письмен, это я понял с одного взгляда, потому что привык к ним еще в Салерно. Очевидно, что они располагают каким-то обширным источником, из которого делают свои scriptoria [79] Зд.: записи (лат.). Имеются в виду индульгенции. , после того как вычистят и отбелят.

— Ну вот, я же говорила, так оно и есть. Какое варварство! И только одному Богу известно, какие тексты они уничтожили из-за своего невежества!

— Судя по тому, с каким безразличным видом они предаются своему занятию, они действительно не ведают о ценности рукописей, которые так решительно уничтожают. Этим простодушным женщинам, если они на самом деле уничтожают библиотеку владыки твоих снов, работа представляется обыденной и занудной. Поди упрекни их в чем-нибудь.

— И все-таки надо бы прояснить, какую роль здесь играет эта коварная мать Гиомар. Наверняка это все исходит от нее, — убежденно сказала она.

Яго уловил в ее взгляде знакомый блеск несокрушимого упрямства. Он приподнял вуаль, провел пальцами по щекам девушки. Оба восторженно глядели друг на друга несколько мгновений, вместивших вечность, оба погружались в томную негу. Недолгий зимний вечер успел прикоснуться к их головам неясным отсветом. Медик, объятый сомнениями, не смел начать разговор на тему, с которой явился в усадьбу адмирала, но заложница, почуяв что-то, заволновалась. Ее любопытство было вскоре удовлетворено, он решился открыть то, что его беспокоило.

— Ну, говори, — подтолкнула его она. — Ты же явно не в себе.

— Тревожит меня одна вещь, Субаида, — ответил Яго. — Твои предположения подтверждаются, дело серьезное. Ортегилья утверждает, что через границу перешли сразу несколько человек из тех фанатиков. Я не хотел говорить тебе об этом, но такова правда.

Девушка не ответила. Она лишь наградила его понимающим взглядом и извлекла из складок одежды письмо, с которого свисал красный шнурок с печатью темной охры — отличительными знаками, указывавшими на гранадское происхождение послания.

— Здесь новости от моей бабушки Фатимы, их привез Ортега, — сказала она. — Никто еще не знает об этом. Послушай, и тебе станет многое ясно. Время моего заключения кончается, но возникают вопросы совсем другого рода.

Яго заволновался, а заложница, ласково глянув на него, развернула пергамент. От бумаги исходил запах индийского смолистого дерева. Чтение сопровождалось воркованием голубей за окном. Слушать ее голос и понимать содержание таинственного послания было сущим наслаждением.

Именем Бога милосердного и всемилостивого. Пусть он всегда пребудет с тобой, девочка моя. Пишу тебе, моя ненаглядная газель, с террасы Бид-Абуксара, что над воротами Новых Радостей гранадской аль-Хамры [80] Альгамбра — дворец мавританских владык Гранады. , предместье аль-Байязина передо мной, и слышу я журчание ручьев. Зима эта выдалась суровой и дождливой, кости мои старые чувствуют непогоду и болят. Вот уже несколько недель беспрерывно идут фахс ас-Сурадик, военные парады, которые проводит твой двоюродный брат Юсуф в канун обороны крепости Гибралтар. После кампании будут заключены новые договоры и контрибуции, посему уже принято решение о благословенном возвращении твоем и твоих двоюродных братьев. Благодарение воле Аллаха.

Я разделяю твою тревогу по поводу казни в Севилье лазутчика. Тебе не надо бояться гнева убийц, потому что душа твоя чиста, моя сладкая крошка. Я навела кое-какие справки, и мне открылись подробности необычного политического заговора. Убийцы эти вступили в сговор с неким жирным и толстобрюхим христианским монахом, который занимается выкупом пленных. Имя его брат Ламберто, по моим сведениям, он поддерживает тайные связи с фанатиками из пещер Сабики, которых уже неоднократно посещал. Случайность? Простые переговоры? От этих грязных людей, жадных и корыстных клерикалов-христиан, можно ожидать любой подлости.