Де Луис - Немецкая пятая колонна во второй мировой войне

Сколько именно беженцев заполняло дороги, остается невыясненным, во всяком случае, их было около 6 - 7 млн. человек. В середине мая все города и селения, расположенные между Парижем и северными границами Франции, совершенно (или почти) обезлюдели. Нормандия, Бретань и южные районы Франции оказались заполненными беженцами до отказа. Все эти сорванные со своих мест, доведенные до отчаяния человеческие существа заражали друг друга страхами. Сообщения о деятельности пятой колонны, передававшиеся по радио и печатавшиеся в газетах, пугали людей.

Корпус гражданской обороны, сформированный 17 мая, начал возводить на дорогах баррикады. Здесь у беженцев спрашивали документы, подозрительно их осматривали и проверяли. “Может быть, это - враги?” Никто не мог ни за что поручиться. [164]

Страх перед пятой колонной вскоре начал распространяться и среди солдат. Любое замеченное ими странное явление стало приписываться таинственной деятельности вражеских агентов. “Пятая колонна и в самом деле существует, - писал один офицер. - Каждую ночь повсюду видны огоньки синего, зеленого и красного цвета”{160}. Личный состав войск относился ко всему окружающему с величайшим подозрением. Если солдаты замечали каких-либо пришельцев, которые не могли объяснить причины своего пребывания в данной местности, они немедленно их арестовывали как шпионов. А шпионов было приказано расстреливать на месте. “Проблему вылавливания шпионов мы уже разрешили, - заявил один французский военнослужащий корреспонденту газеты “Нью-Йоркер” А. И. Либлингу. - Мы просто стреляем по всем незнакомым нам офицерам”{161}.

Многим иностранцам, заподозренным в принадлежности к пятой колонне, пришлись пережить весьма неприятные минуты. Вскоре после прорыва фронта на реке Маас корреспондента газеты “Нью-Йорк Таймс” Перси Филипа вытащили из поезда. Форма военного корреспондента, голубые глаза и белокурые волосы - все это возбудило подозрения у солдат. Кто-то крикнул: “Ты поганый немецкий парашютист!” Вокруг сразу же собралась возбужденная толпа.

“Корреспондент пытался сказать, что он награжден орденом Почетного легиона и указывал на красную орденскую ленточку. Это вызвало возмущение. Такой исключительной наглости не ожидали даже от немца. Когда же он стал показывать документы со множеством официальных печатей, поставленных в штабе генерала Гамелена, окружающие сказали, что это явно подозрительный тип, поскольку у него слишком уж много всевозможных удостоверений”{162}.

Филипа чуть не расстреляли тут же, у железнодорожного полотна. В конце концов сопровождаемый толпой крестьян, выкрикивавших [165] “Бош! Убийца!”, корреспондент был доставлен в полицейский участок; здесь установили, что его документы в полном порядке и отпустили.

Миллионы граждан жили в подобной атмосфере ужаса и неуверенности, жертвой которой едва не оказался Филип.

У населения крупных городов Франции и особенно у парижан нервы оказались в взвинченными с самого начала тревожных событий. Уже 13 мая волнение охватило тысячи людей, когда кто-то крикнул, что спускается немецкий парашютист. Вскоре вуыяснилось, что это был аэростат заграждения. Через неделю случилось то же самое; в результате на Альминской площади застопорилось движение транспорта. “Многие решили, что это дело рук немецких парашютистов”{163}. Вновь и вновь возникали слухи, что парашютисты приземлились в парижских парках. “Трое детей умерли, съев отравленный шоколад”; “Гамелен застрелился”; “Аррас захватили парашютисты, спустившиеся ночью с зажженными факелами в руках” - такие заявления приходилось слышать Артуру Кестлеру{164}. Петер де Польней, который в эти ночи смотрел на французскую столицу из своего дома, расположенного на Монмартре, рассказывал: “По всему Парижу были заметны сигналы, передававшиеся по азбуке Морзе. Пятая колонна развертывала свою деятельность”{165}.

“Мерзавцы!”

Зачастую гражданское население срывало свою ярость на случайных людях, заподозренных в пособничестве врагу. В ряде случаев преследованиям подвергались священники и монахини. Англичанка Сесилия Мекворт чуть было не подверглась линчеванию в Бретани, куда она прибыла, убегая от немцев. В селении Сен-Николя ей рассказали, что настоятельницу тамошнего монастыря местные жители уже дважды арестовывали, принимая за переодетого парашютиста{166}. Французский офицер Барлон отмечал в своей книге, что в районе Руана сотни священников [166] и монахинь были арестованы, “а может быть, и расстреляны”{167}; их принимали за переодетых парашютистов. Случалось даже, что выбросившихся с парашютами со сбитых самолетов французских и английских пилотов избивали до полусмерти сбежавшиеся к месту приземления крестьяне.

“Троянский конь, - сказал кто-то, - теперь имеет крылья”{168}.

Вот по такой Франции, население которой дрожало от страха и негодования, катились все дальше на юг вагоны для перевозки скота, переполненные людьми, арестованными в Бельгии. Крупный железнодорожный эшелон, следовавший из Брюсселя, прибыл в Орлеан через 6 суток. Запертые в вагонах с надписями “члены пятой колонны” и “шпионы” люди лишь время от времени получали немного воды; раз в сутки им выдавали по куску хлеба. Стояла невыносимо жаркая погода. Все заключенные сидели в вагонах вперемежку. Тут были немецкие подданные, фламандские нацисты, евреи, коммунисты. В пути несколько человек умерло, одна женщина родила. На станции Тур перед эшелоном с арестованными, который остановился напротив здания вокзала, собралась возбужденная толпа. “Нефти, - кричали из толпы, - дайте нам нефти, чтобы облить ею и сжечь подлецов; надо уничтожить эту нечисть!”{169} Наконец после долгих мытарств заключенные прибыли в район концентрационных лагерей, у предгорьев Пиренеев.

Лагери и без того уже были заполнены до отказа, так как во Франции десятки тысяч людей арестовывались по подозрению в принадлежности к пятой колонне.

В начальный период войны все немецкие подданные, проживавшие во Франции, были интернированы. Сначала это касалось только мужчин, а затем - женщин и детей; в общей сложности интернированных набралось около пяти тысяч человек. Более сложную проблему представляли собой те тридцать тысяч политических эмигрантов [167] из Германии и Австрии, которые поселились во Франции. В своем большинстве эти люди желали принять посильное участие в борьбе против национал-социализма. Такой возможности им не предоставили. На всякий случай их решили интернировать. В сентябре 1939 года мужчин разместили в импровизированных лагерях, где они изнывали от безделья. На них оказывалось усиленное давление с целью завербовать в состав французского иностранного легиона или военно-трудовых батальонов. Время от времени небольшие группы интернированных выпускали на свободу, так как против них не находили никаких улик.