Федор Шахмагонов - Твой час настал!

Марина поднялась и пригласила Ляпунова последовать за ней в горницу. В лукошке, сплетенном из лыка и обтянутым парчей, спеленутый младенец.

— Вот он наш государь! Не говори за других, воевода, скажи за себя, что тебе мешает признать его государем?

Ляпунов осторожно подошел к лукошку. Маленький Иван крепко спал. Подрагивали у него губы, вспоминал вкус материнского молока. Ляпунов перекрестил его и, отступя, так же беззвучно, спросил:

— Крещен?

— Крещен Иваном в Никольской церкви в Калуге! — ответил Заруцкий.

Сели за стол. Ляпунов поднял глаза на Марину. Оказывается и серые глаза могли блестеть, как блестит клинок в сумеречный день. Что-то болезненное и жесткое улавливалось в их блеске.

Ляпунов, глядя в глаза Марине, сказал:

— Ты, государыня, просила меня говорить о себе, а не о других. Называю я тебя «государыня» ибо и вдовая царица почитается у нас за царицу. За себя скажу: вдовы у нас не царствовали со времен далекой древности, со времен княгини Ольги киевской. С избранием твоего сына у меня нет причин не согласиться. Опять же говорю за себя. Найдутся люди, что будут супротив такого выбора. Людей не обманешь, что твой сын и есть сын царя Дмитрия. Обман не нужен. Ты венчана на царство и твой сын по праву — царь. Право, однако, тогда право, когда за ним сила. Приданое у твоего сына богатое: пятнадцать тысяч казацких сабель. Не предадут казаки земского дела, и земству станет по душе твой сын.

Заруцкий подошел к Ляпунову, протянул ему руку.

— В том тебе, воевода, рука казацкого атамана!

Ради пятнадцати тысяч казацких сабель, почему бы и не согласиться на царя Ивана? Ляпунов пожал руку Заруцкого.

То, чего ждали и опасались поляки, то чего ждали с надеждой московские люди, свершилось. Русские ополчения приблизились к Москве. Польские разъезды ушли с дорог в город.

Гонсевский приказал всем войскам сосредоточиться в Кремле, в Китай-городе и в Белом городе за каменными стенами, не надеясь на земляные валы. На второй день после Вербного Воскресения, во вторник, Гонсевский приказал поднять все московские пушки на стены. С понедельника на вторник на землю пал мороз. Солнце взошло на чистом, безоблачном небе. В городе было, на первый взгляд, спокойно. Удивило поляков множество извозчиков. Они разъезжали по улицам, стояли на стоянках. Догадаться не трудно, что в городе что-то готовится. Надумали заставить извозчиков поднимать на стены пушки. Извозчики отказывались. Тогда их погнали с улиц. Они кричали в ответ:

— Мы в своем городе!

— Убирайтесь, чужееды!

Вспыхивали ссоры. Не столько по злости, сколь из страха перед надвигающимися на город ополчениями, поляки применили оружие. Пролилась кровь. Против сабель пошли в ход оглобли, шкворни, топоры. По всем улицам Китай-города завязывались драки. Московские люди полезли на стены и начали сбрасывать пушки со стен.

Гонсевский приказал очистить Китай-город от русских. Началась битва вооруженных с безоружными. Не битва, а избиение. По всему городу на звонницах ударили в набат.

Из Кремля в Китай-город вышли немецкие мушкетеры. Залпами валили московских людей. Польские рыцари изощрялись друг перед другом, хвастая одним ударом отсечь голову и перерубить пополам безоружного. Рубили торговцев, торговок, продавцов сбитня и пирогов. Врывались в избы. Не оставляли в живых ни стариков, ни детей. Кто мог побежали из Китай-города в Белый город. Не многие спаслись.

Михаил Салтыков навел поляков на двор Андрея Голицина, где его держали под арестом за приставами. Андрея Голицына изрубили в куски.

Гремели над городом колокола, молчали только в Кремле и в Китай-городе.

Московские люди в Белом городе вышли из домов. Извозчики загородили улицы возами. Городили бревна, дрова, всякий домашний скарб. Уже и у московских людей появилось оружие, достали из захоронок. Безнаказанной бойни здесь у поляков не получилось. С крыш их забрасывали поленьями, камнями, резали косами, пыряли вилами, из окон стреляли. Конным полякам доставалось больше, чем пешим. Голова всадника — вровень с окнами, а то и с крышей. Улочки узкие. По головам всадников били дубинами, обдавали кипятком.

Поляки схлынули из Белого города. В Китай-городе, те, кто уцелел, жизни не щадя бросались на поляков. Вгрызались в горло.

Гремел набат.

Рязанское ополчение приближалось к Симонову монастырю. У Коломенской башни Земляного города появились казачьи разъезды. Трубецкой подошел со своим воинством к Воронцову полю.

Еще накануне Ляпунов послал Дмитрия Пожарского с зарайским ополчением в село Тайнинское, куда сходились ополченцы из замосковных городов, из Ярославля, из Владимира, из Ростова, из Углича, из Вологды, с Кубенского озера и Белоозера.

В Тайнинском с утра услыхали московский набат. Пожарский собрал дружину из ополченцев, что оказались под рукой, и повел их скорым ходом в Москву.

Вышли к Земляному валу, прорвались к Сретенским воротам. Ворота выбили пушечным дробом. Зарайская дружина ворвалась на Сретенский проезд Белого города и погнала поляков на Лубянское поле. Никольскими воротами из Китай-города навстречу вышли поляки. Зарайская дружина втоптала польские хоругви обратно в Никольские ворота.

На Лубянском поле было в обычае торговать срубами. Срубов лежало завозно. Пожарский приказал соорудить из бревен острожек и собирать «гуляй-города».

Битва за Москву разворачивалась повсюду, куда врывались ополченцы. На Никитскую улицу пробились владимирцы и ярославцы. Шел бой у Тверских ворот. Через Серпуховской вал перешли казаки и калужские ополченцы Трубецкого. На Яузе укреплялись полки рязанского ополчения.

В Белом городе поляки теряли улицу за улицей. Оставалось одно: сесть в осаду в Кремле и в Китай-городе. Но уже доставалось им и на стенах Китай-города. Пожарский беспрестанно приступал к Никольским воротам.

Ни Иван Болотников, ни князь Рожинский не дерзнули превратить город в погорелье. Гонсевский, не задумываясь о последствиях, в слепой ярости, а еще более со страху, приказал поджечь Белый город. Сотни польских рыцарей кинулись поджигать факелами дома, заборы, сараи, бани, все, что могло гореть. Поджигали и грабили. Растаскивали запасы московских людей, сгоняли со дворов скот. В стойлах горели кони, в коровниках горели коровы, по улицам разлетались куры. Тащили съестное, роняли, топтали ногами. Ох, как пришлось позже об этом вспомнить!

Набат не умолкал.

Пушечным огнем Пожарский выбил Никольские ворота. Сеча завязалась в Китай-городе. Отбили Пожарского немецкие мушкетеры кинжальным огнем из мушкетов. Загорелся Белый город.

Истекал день, заступила ночь. Поляки уходили из Белого города при свете разгорающегося пожара. Небо над Москвой застлало огромное зарево.