Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Пришла пора мощи невинно убиенного углического отрока предать земле.

— Кого, Василий? Дмитрия земле предать? А, быть может, он жив?

— Был бы жив, не утаился бы. Никто его не утаил бы. Не на турецкий поход собирал войска Расстрига, а на Сигизмунда. Возомнил стать и Московским царем и королем польским. Какой титул всклепал на себя! Император! Жив был бы царевич у короля под рукой, Сигизмунд скорехонько усмирил бы нашего Дмитрия. И тебе и мне известно, что царевич не зарезался, и Борис Годунов его не убивал. Не блюсти нам ни чести, ни невинности Годунова, спасать надо Русскую землю от самозванщины. Один исход: признать, что царевич убиен в Угличе по повелению Годунова. Мертвые сраму не имут. А мощи отрока привезти в Москву и захорониить согласно царевичеву званию.

— Василий, побойся Бога! — молвил подавленно Филарет.

— Бога боюсь не порадеть православной вере супротив латинской ереси. Не похороним обретенные мощи и тень царевича — погибнем! Одно еще не закончилось, другое сызнова заводится...

Шуйский помолчал, приуготавливая Филарета к последнему своему доводу.

— Из Серпухова весточка... Прошли трое верхоконных и объявили, что царь Дмитрий жив, не убит, а спасся. Убит кто-то другой. И еще сказали, что один из троих верхоконных и есть царевич Дмиторий...

— Сказать всякое можно...

— Глядючи, что сказать и кто скажет. Из тех троих верхоконных двое известны: Григорий Шаховской и Гришкин ведун Михайло Молчанов. Всякой смуте заводчики. О третьем не сыскано. Севера не спокойна, до се шайки Хлопко себе дело ищут, и польский король «заботами» своими нас не оставит. Подставили одного Дмитрия, не задержатся подставить и другого. Если мы с тобой не похороним навеки тень Дмитрия, более это сотворить некому. Ехать тебе святитель Филарет, ныне молитвеннику нашему, ради тишины на русской земле в Углич и принять на себя грех. Однажды согрешив, как мы с тобой согрешили, ради спасения царства от смуты и ныне неизбежно грех принять во искупление. Принял ты ранее лжу, что царевич самозаклался, принимай и этот грех!

Всадники. Что прошли Серпуховым, не очень-то встревожили Филарета, а вот избиние поляков в Москве нерушимо чревато последствиями. Подвигнет сие Сигизмунда подставить еще одного самозванца. Подавляя ненависть к Шуйскому, ради тишины на Русской земле, выдавил из себя:

— Из Сийска везли, душа расцветала у меня, как подснежник из-под снега. Дмитрия нет. Похороним его душу. С кем идти?

— Идти тебе, Филарет, с астраханским епископом Феодосием, пойдут Спасского и Андронникова монастырей архимандриты, сродственник твой Петр Шереметев и князь Иван Воротынский.

На исходе ночи, когда загремел набат над Москвой, Михайло Молчанов тешился в царской бане с гулящей бабенкой. Ударили колокола с кремлевских соборов, земля отозвалась дрожью, загудели стены в бане. Бабенка вывернулась из рук Молчанова и завопила:

— Ахти, мне! Горим!

Молчанов очумело слушал набат. Бабенка спешила одеться, Молчанов опередил ее, подтянув штаны, опрометью выскочил из бани.

Солнце еще не проникло за кремлевские стены, но сумрак рассеялся. Во Фроловские ворота валом валили всадники. Впереди на коне Василий Шуйский с воздетым мечом в одной руке и с крестом в другой. Не держал бы царь Дмитрий при своей особе Михайлу Молчанова, если бы не отличался ведун смекалкой. Молчанов побежал к царской конюшне, в миг сообразив, что с царем Дмитрием покончено. Из ворот конюшни выводили коней князь Григорий Шаховской, с ним жидовин Богданка, что состоял толмачом при царе, переводил с польского и славянского на русский.

Молчанов схватился за стремя.

— Князь, и я с вами!

— Бери коня, пока дают!

Молчанова знала царская обслуга. Отдали коня. Молчанов догнал Шаховского и Богданку на выезде из Троицких ворот.

У Серпуховской заставы Шаховской ответил на оклик стражи установленным отзывом, и, уже выйдя из Земляного города, пустили беглецы коней вскачь.

Рассвет развеял сумрак. Ослепительно засверкала роса на луговинах, взвеселилась молодая листва на березах, и, обычно мрачные ели, соревновали с соснами своей зеленью.

Шаховской поровнялся с Молчановым.

— Что же ты ведун проглядел беду? Не упредил нашего Дмитрия!

— Упреждал не единожды! И слушать не хотел! Заигрался с панами. А и тебе не молчать бы! Озаботился бы!

— В ту заботу он не давал встревать, а вот теперь — озабочусь! Ты видывал, как болота горят? Над травкой едва заметный дымок, а под ней адский пламень. Ступи на травку — ухнешь в преисподнюю. Нам теперь один исход, зажечь тот огонь, чтоб в том огне Шуйский и опустился преисподнюю.

Молчанов простонал от досады:

— Мог, ить, ускакать.

Ехали некое время молча. Шаховской, следуя за своими думами, молвил вполголоса:

— Дважды одного не убивают.

— О чем ты, князь? — обеспокоился Молчанов. — Говоришь ты загадками.

— Погоди, Михайла. Вот уже загадаю я загадку Шуйскому. Царская печать у меня в суме...

К ночи пришли в Серпухов. Ближе к переправе через Оку отыскали избу показистее. Побудили хозяйку, вдову немецкого торговца. Пустила переночевать. В комнате чисто, пахнет полынью. Блох полынью изгоняла. За окном благоухала сирень.

Вдова угостила приезжих суточными щами с гречневой кашей, квасом шибающим в нос. Князя уложила в горнице на пуховике. Богданку и Молчанова устроила на палатях. Засыпая, с устатку, Шаховской бормотал:

— Не люблю мужичьих изб, дымом они пропахли, и блохи заедают. А тут благодать! С доброй ноги путь начали...

Вдова побудила гостей, когда над рекой встало солнце. Коней накормила, напоила, угостила постояльцев гречневыми блинами, на дорогу набрала всякой снеди. Стали прощаться. Шаховской извлек из кошеля, что висел на поясе пригорошню польских злотых и сыпанул их вдове, она едва успела подставить подол. В удивлении от такой щедрости попятилась. Вырвалось у нее:

— Что же вы за люди?

Шаховской подмигнул своим спутникам и молвил:

— Так ведай же, честная вдова: я князь из Москвы, а с нами наш царь Дмитрий Иванович. Ночевал у тебя нынче наш прирожденный государь. А потому он у тебя ночевал, что в Москве хотели его прошлой ночью убить, а убили другого, вовсе не царя. Будут тебе говорить, что убит, тому веры не давай, а сказывай, что царь у тебя ночевал, своими глазами его, дескать, видела. Возвернется на царство вознаградит тебя по царски.

До переправы дошли, не садясь на коней. Перевозчик погрузил их на перевоз с конями и перебавил через Оку на Тульскую дорогу. Сошли с перевоза, сели на коней, Шаховской подозвал перевозчика. Подал ему злотый и громко, чтобы и собравшиеся у перевоза слышали:

— Знаешь ли, старче, кто мы?

— Не ведаю.