Федор Шахмагонов - Твой час настал!

Егорка Шапкин по зимниму первопутку отвез в Ярославль письмо к Марине Мнишек от португальского монаха Николая Мело. Николай Мело с прискорбием сообщал, что воевода царя Дмитрия Иван Болотников разбит царскими войсками и схвачен в Туле. Царь вернулся победителем, в Москве совершаются каждый день казни, царь на старости лет женится на юной боярышне.

Дальнейшее в письме потрясло Мнишков. Николай Мело с уверенностью, исключавшей всякое сомнение, сообщал, что объявился их Дмитрий, что вышел он, как и в прошлый раз из польского королевства, что под его рукой собираются польское панство и те русские ратники, что сохранили ему верность. Уже случились боевые схватки с царскими войсками, из которых Дмитрий вышел победителем.

— Я знала, я знала, — вскричала Марина. — Такого рыцаря не могли загрызть московские крысы!

— Лжецы и клеветники наказываются Господом! — промолвил Мнишек. — Дай Бог, чтобы все это оказалось правдой!

— Неужели ты думаешь, отец, что польское рыцарство признало бы Дмитрием другого человека?

— Сколь же долго он собирался...

— Ему нужно было время, чтобы помириться с королем. Не был ли он ранен? Не могла судьба так жестоко надо мной надсмеяться.

После этого письма, Мнишек более не упрекал дочь за ее решимость остаться московской царицей.

Шуйский торжествовал в Москве, все еще не придавая какого-либо значения появлению нового Дмитрия, приравнивая его к иным самозванным царевичам. Нежился с молодой женой, чем навлек на себя насмешки своей невестки.

— Годунов не напрасно предупреждал тебя, что видит не только то, что вокруг него деется, а и под землей на три аршина. А ты не видишь, на что спотыкаешься. Взял себе молодую жену, а подумал бы на кого детей оставишь, ежели она понесет от тебя старого. Царские дети без отца, это всегда смута у престола. Будто бы у тебя нет наследника, брата своего родного. Или тебе бабьих утех не доставало?

Шуйский, по привычке, помаргивая, ответил с усмешкой:

— Когда яду подсыпешь, как подсыпала царю Борису?

— Глядел бы, чтобы тебя новоявленный Дмитрий без яда в гроб не уложил!

До того, как был венчан на царство, Шуйский прислушивался к умозаключениям своей невестки. Тепер же он видел, что ею овладела надежда посадить на трон его брата, ее супруга. Пока не объявился новый Дмитрий в Стародубе, иные, еще могли поверить, что он уцелел, бежав из Москвы. На что же надеялся человек, дерзнувший всклепать на себя это имя? Многие люди видели Расстригу в лицо. Глупость! Даже и не обман. Кто за ним пойдет? А если и пойдут тут же откроют обман. Все сходилось на том, что назвался Дмитрием бывший толмач Богдан. Волосы у того и другого рыжие, на том и кончалось сходство. Пусть и ловок бывший толмач, но сколь не ловок, даже и зная царский обход, никого не обманет. И гультящих ему негде набрать. Много их потоплено после взятия Тулы. Шуйский никак не мог и не хотел понять, что людям не Дмитрий нужен, а ищут они, как бы его, Шуйского, свести с престола. Победа под Тулой вскружила ему голову, а подумать бы, не в битве он вырвал победу, а розмыслом Сумина Кравкова, подхваченным самым молодым воеводой. Но как же отказаться от радости считать себя победителем? Обманывался он и первыми неудачами новоявленного Дмитрия.

Знать бы ему, что Богданка вовсе и не стремился одерживать победы, все еще не теряя надежды сбежать от всклепанного на него царского звания. А тут еще одна для него неожиданность. Стародубец, не пострадав за правду, явился к Богданке. Рассказал, как бояре рвались его растерзать, да спас царь Василий Шуйский, нисколь не поверив, что царь Дмитрий спасся.

— А ты веришь, что я и есть Дмитрий? — спросил Богданка.

— Я верую только в Бога, а людям не верю, а гляжу со смыслом они живут или без смысла?

— Какой же мне смысл называться царем Дмитрием?

— Если поверят тебе люди, то как же не быть смыслу. Чай царем назвался, а не конюхом!

— Ты вот поверил, на гибель шел. А ныне вижу — не веришь, что я и есть Дмитрий. Не подослан ли ты ныне ко мне царем Шуйским?

— Не подослан, а отпущен на свое разумение.

— В чем же твое разумение?

— Оставил бы ты своих лятинян и явился бы с повинной к царю Шуйскому. Я готов проводить тебя к царю милостивому и разумному. Царь Шуйский знает кто ты таков, что вовсе ты не Дмитрий, который царствовал, а его толмач.

У Богданки в мыслях раздвоение. То ли повелеть, чтобы Стародубца тут же повесили, либо приблизив его, вместе с ним бежать от панов в Москву на милость царя Шуйского.

Стародубец продолжал:

— Шел я с твоей грамотой к Шуйскому на смерть. И смерть принял бы за правду без упрека, а за лжу кому охота умирать? Царь не дал растерзать меня своим боярам за дерзость, посмеялся надо мной и над тобой, и отправил восвояси.

— Не с его же слов и меня зовешь?

— Жизнь я прожил не во лжи, потому не скажу, что Шуйский звал тебя. Это я тебя зову покаяться, хотя и молод ты для покаяния. Христос учил, что никогда не поздно и никогда не рано покаяться.

— Будь при мне! — распорядился Богданка. — Не так-то просто уйти от панов... Уйдем!

Уйти и вправду было не просто. Заруцкий и Меховецкий повели воинство на Карачев, повсюду объявляя, что ведут на Москву царя Дмитрия. Известие о Дмитрии заставило карачевцев опустить руки. Город взяли с налета и разграбили.

На подходе к Козельску произошла первая встреча с московской дружиной, посланной Шуйским изловить новоявленного Дмитрия. Шуйский никак не хотел поверить, что самозванец набирает силу. Меховецкий с поляками и Заруцкий с казаками легко разбили московскую дружину, захватили зипуны. Да заспорили польские паны с казаками при дележе добычи. Польские налеты грозились бросить царя Дмитрия и уйти. Богданка решил, что настала удобная минута бежать от своего воинства. Позвал в побег, как было с ним договрено, Стародубца и пана Кроликовского, опасаясь разбоя на дороге. Кроликовский прихватил с собой нескольких жолнеров. Ушли ночью. Шли скоро, сутками позже пришли в Орел. С Орла на Москву — путь чист. Стародубец уговаривал в Орле не задерживаться, да лошади притомились. Отложили уход из Орла на утро. Стародубец усомнился: взаправду ли Богданка готов бежать к царю. Затаился и решил сделать то, ради чего от Шуйского пришел в Стародуб, своей рукой покарать самозванца

Устроились на ночь в избе. Пан Кроликовский лег в ногах у Богданки, как лег, так сразу же раздался его храп. Богданка лежал тихо, делал вид, что спит. Тихо лежал на сундуке и Стародубец. Богданка услышал шорох. Скрипнула половица, колыхнулась тьма. То Стародубец поднялся с сундука. Богданка толкнул ногой Кроликовского, сам же положил руку на рукоять пистоля. Кроликовский вскочил и со сна наткнулся на Стародубца.