Геннадий Комраков - Мост в бесконечность

Афанасьев приблизился, перед ним расступились. У младшего племянника Куражева в руке половинка кирпича. Еще не сделав последнего шага, Федор Афанасьевич урезонивающе сказал:

— А каменья зачем? Неужто, сынок, в старика кинешь? Душа потом изболится…

Куражевский племяш смутился, отступил за спину Григория Шанина. Гришка сообразил: еще мгновение и этот бородатый одержит верх, победит пугающей доброжелательностью взгляда. Лавочник разъяренно засопел, заиграл желваками на скулах.

— В чем дело, товарищи? — нервически подвывая, спросил подоспевший, как на грех, Павел Павлович. — Мы ведь, кажется, не вмешиваемся в ваши дела!

У Павла Павловича было намерение строго отчитать зарвавшихся обывателей. Но он не успел. Его слова, как масло в затухающем костре, вызвали вспышку.

— Това-арищи?! — заорал Гришка Шанин. — Кто тебе, июда, товарищ?! Бей стрикулистов!

Федор Афанасьевич, заслоняясь от первого удара, поднял руки. Несильные руки ткача. На левой — обрубленный палец…

Через минуту Шанин хрипло выдавил:

— Готовы… Вороны доделают.

— Айдате, господа! — пискнул младший племянник Куражева, вытираясь носовым платком. — А то еще эти кинутся, которые на том берегу!

Казачий вахмистр, ухмыльнувшись, потряс карабином:

— Пущай спытают!

Потные, отплевываясь и сквернословя, все так же, табунком, двинулись в гору. Астраханцы натянули поводья, поехали следом.

Павел Павлович, истерзанный, весь в крови, нашел в себе силы подняться и, шатаясь, падая, побрел к мостику. Афанасьев тоже был еще живой. Слабо застонал, попытался ползти.

— Молодой-то сбежал! — возвестил вахмистр, оглянувшись в седле. — И старик, кажись, шевелится. Живучие, сучье семя…

Гришка Шанин хотел вернуться, но, вспомнив, что у него есть послушный раб, приказал:

— А ну-ка, Мирон, жива-а! Вдарь, чтоб не шевелился! Возьми мою палку…

Разбитые очки втоптаны в грязь, по лицу струилась кровь, но Федор Афанасьевич узнал долговязого. Слабо шевельнул разорванной губой:

— Знать, недаром скинул крест…

Мирон замер; как наяву послышалось давнишнее, сказанное приветливым фабричным в лесу: «Хочу, чтоб тебе было лучше». Мирон беспомощно обернулся, будто желая сообщить Шанину — это тот самый, который поделился водой. Но Григорий Иванович требовательно крикнул: — Ну!

Мирон, оскалив желтые зубы, дико взвыл и взмахнул дубиной.

Федор Афанасьевич Афанасьев не бежал из тюрем, не отстреливался на баррикадах, не был на каторге, не скрывался за границей. Его жизнь была скудна внешними проявлениями. Однако же фактом своего существования, несогласием с окружающей действительностью, готовностью идти на жертвы, постоянным стремлением воспитывать единомышленников такие люди, как он, сделали возможной революцию. Нынче в центре города Иваново стоит гранитный памятник с надписью: ОТЕЦ.