Идрис Базоркин - Из тьмы веков

— Сними. Это ж не твое белье. Вот твое. Я принесла… Примерь…

Желая за грубоватостью скрыть свое смущение, Калой, словно и вовсе не стесняясь ее, начал стягивать с себя рубаху. И она снова затрещала по всем швам.

— Подожди! Дай помогу, а то и починить не удастся! — воскликнула Анна Андреевна. — Сядь. Подними руки…

Калой с трудом вылез из рубахи. И тогда Анна Андреевна увидела на его широкой груди, на руках рубцы от глубоких ран.

— Что это? — удивилась она.

— Молодой был, медведем дрался, — ответил он просто и надел поданную ему рубаху. Эта оказалась впору.

— Почему так рано уезжаешь? — спросила Анна Андреевна, отведя глаза в сторону. — Нога ведь еще не зажила…

Калой помолчал, подбирая нужные слова, и, тоже не глядя на нее, ответил:

— Нога — чепуха болит! — И добавил: — Ты болит. Очень… Она залилась краской.

— Разве я сделала тебе что-нибудь плохое?

Он замотал головой.

— Нет. России большой. Много луде я видал. Разный народ. Такой, как ты, не видал. Плохой!.. — Он усмехнулся. — Ты разве можно плохой делат?.. Плохой — война. Плохой — ты молодой, я нет… Я говорил себе: Калой, какой твой дело сегда этом женчин смотреть хочу? Держи себе… Я так сказал, а сердца не принимаю. Тогда я сказал: Калой, уходи. Твой дело тут нет. Иди война. За этом иду… Нога — чепуха болит! Сердца — другой дело… Нога терпит можно…

Она все поняла. Но до сих пор она не могла понять одного: почему ее, жену коллежского советника, избалованную вниманием мужчин, женщину другого круга и воспитания, с первого взгляда потянуло к этому простолюдину-горцу?..

Узнав, что он сам попросился из госпиталя, она всю ночь не сомкнула глаз.

Между ними не было ничего. Не было сказано ни одного лишнего слова, но она была уверена: он разгадал ее мысли и чувства, все понял и, не видя иного выхода, решил оборвать протянувшуюся нить, которой рано или поздно все равно суждено было оборваться.

И вот он подтвердил эту догадку. Она смотрела на него, большого и с виду грубого человека, и удивлялась той чуткости, которая оказалась в нем.

А когда мелькнула мысль, что завтра она уже не увидит его и он, наверно, будет где-то убит, навалилась боль, пришли слезы, и она, не отдавая себе отчета, кинулась к нему…

Она целовала его торопливо, нежно и ушла так же неожиданно, как и появилась.

Калой оцепенел. Мысли спутались. Шумно билась кровь в висках. Глаза все еще видели ее… удивительную…

Наконец он тяжело вздохнул и стал быстро собираться.

«Не пытайся делать того, что не может привести ни к чему…» — проносилось в его голове.

Выйдя на улицу, опираясь на костыль, Калой направился на вокзал.

Через несколько шагов он оглянулся. В окне второго этажа стояла она. Отсюда он не мог различить выражение ее глаз, ее лица. Но со всей остротой и болью Калой почувствовал: она зовет… просит вернуться… И снова: «Не пытайся делать того, что не может привести ни к чему», — сказал ему внутренний голос, и он отвернулся, зло посмотрел на свой костыль, в сердцах запустил его через крышу двухэтажного дома и пошел…

Он шел своей легкой походкой, не хромая, положив одну руку на кинжал. А в окне стояла женщина в белом…

Такой и осталась она в его памяти на всю жизнь. Вот об этом никому из своих друзей не поведал он.

Хорошо, когда люди умеют оставаться людьми.

В полку многие не сразу узнавали Калоя. Пришлось ему рассказывать, что в госпитале стригут всех подряд, чтобы ничего в волосах не заводилось. Мужчину, который хотел его побрить, он прогнал. Но когда явилась санитарка, он не мог сопротивляться, потому что касаться руками чужой женщины неприлично, а она смело двинулась на него и сразу отхватила ножницами полбороды. Хорошо, что усы разрешили оставить. А то и вовсе был бы похож на бабу. Но выглядел он теперь моложе Орци.

Вечером денщик Байсагурова позвал братьев Эги к командиру. Полк занимал большую деревню, и командир сотни жил в отдельной комнате.

Офицеры-ингуши не были с подчиненными запанибрата. Но отсутствие в их языке обращения на «вы», традиция уважения к старшему по возрасту, почитание даже отдаленного родства, а главное, кровная месть за обиду создавали между ними такие взаимоотношения, которые во многом отличались от тех, что существовали в армии. Особенно это было заметно во внеслужебной обстановке. Поэтому, когда Калой и Орци вошли, Байсагуров встал и пригласил их как гостей сесть. Калой сел. Орци остался стоять у дверей.

— Я позвал вас, — сказал командир, — чтобы прочитать письмо от ваших родных. — Он вынул из конверта вчетверо сложенный лист.

Калой и Орци были очень взволнованы. Что принесла эта бумага: радость или боль? Ведь скоро два года, как они здесь.

«Дорогие наши братья и мужья, — начал читать Байсагуров, переводя каждую фразу на ингушский язык, — в первых строках этого письма мы посылаем вам наш горский салам и привет от всего сердца!»

При этих словах Калой почтительно привстал и ответил:

— Салам и здоровья и вам от всех нас!

Байсагуров продолжал: «Мы все живы и здоровы, чего и вам желаем. Почему вы так долго не кончаете войну? Без вас здесь трудно. Ведь когда вы уезжали, наша красная корова отелилась. А теперь эта телка сама скоро будет телиться. И еще сообщаем: умер старик Кагерман, Далиной матери брат и гойтемировский старик Боскар. Умерли и другие, но про всех писать не будем, вам хватит и этих…»

— Да простит их Аллах! — сказал Калой.

— Да простит их Аллах! — повторили за ним шепотом Орци, денщик и даже сам Байсагуров.

«В жертву за брата матери Дали мы отвели серого быка… Но они отослали его обратно. С женщин, сказали, не надо ничего».

— Как серого? — воскликнул Калой. — Это же телок. За дядю моей жены — телка? Какой позор! Потому и вернули…

— А ты откуда знаешь, что это телок? — удивился Байсагуров. — Тут написано «быка»…

— Что ж, я свою скотину не знаю, что ли?.. — возмутился Калой.

— Да серому теперь два с половиной года, — вмешался в разговор Орци. — Ведь мы его оставили два года тому назад полугодовалым!..

— Да! Верно! Ну, тогда хорошо! — успокоился Калой. — А я и забыл, что мы здесь так давно. Читай, пожалуйста, еще.

«Дали и Гота хотят, чтоб вы вернулись, — прочитал Байсагуров. — Село из десятой доли помогает им. Но лучше, когда хозяин дома. Чаборз присылает ящики с винтовками. Их хорошо берут. Неужели вы вдвоем не можете для нас отвоевать хотя бы один ящик? Только посылайте с патронами, а то Сафарбек из Цори хотел загнать в австрийскую винтовку русский патрон, а тот лопнул, выбросил ему в лицо железки и испортил винтовку. Так что деньги его пропали, и лицо стало рябым. Лошадиных гвоздей у нас тоже нет. У всех подковы звякают. А хлеба в городе мало. Но вы там не умирайте и скорее кончайте войну. Нельзя же всю жизнь воевать. На этом все. Скоро начнем пахать. К сему ваш брат Иналук, жена Калоя Дали и жена Орци Гота. Отписал писарь Джарахского участка. Очень хороший человек. Это говорит не он, а я, ваш кровный брат и старшина Иналук».