Идрис Базоркин - Из тьмы веков

— Хорошо, что ты сказала правду. Даже безобразная правда лучше, чем красивая ложь. А Аллаха обмануть нельзя. Он все знает. Но милостив. Всем, кто идет к нему с чистой душой, он прощает их заблуждение. Чти Аллаха, и он во всем поможет тебе!

— Постараюсь, Хасан-хаджи. Да на что такие Алаху? Мы — земля…

— Не говори этого. Ты не все понимаешь. Перед Аллахом все мы равны.

Он взял с подушки Коран и поднес его оробевшей Батази.

— Возьми этот божий Коран и клянись сохранить в тайне разговор, который у нас пойдет.

Батази с трепетом приняла священную книгу через шаль.

— Послушай-ка, Хасан-хаджи, — как можно мягче проговорила она, — к чему это? Я не пойму…

Хасан-хаджи ожидал вопроса и ответил ей, растолковывая, как ребенку.

— Я буду говорить тебе только то, что может быть на пользу твоей семье. Я хочу рассказать тебе сон и правду, которые могут изменить всю вашу жизнь. Я не собираюсь ничего требовать от тебя. Только никто никогда не должен знать то, что это ты узнала от меня. Если ты не уверена в том, сможешь ли сохранить тайну, мы с тобой сейчас попьем чаю и расстанемся, как встретились. Я ничего не теряю. Это касается тебя. Это — чужая тайна.

После таких слов хозяина ноги Батази приросли к полу, а душа заюлила, как щенок, которому вынесли похлебку.

— Что бы ты мне ни сказал, клянусь, никто не узнает, что это сказал мне ты… — запинаясь, прошептала Батази, и ее серые глаза впились в лицо Хасана-хаджи.

А он положил Коран на место, сел, заставил ее сесть напротив себя и, задумчиво глядя в окно, начал свою речь тихим, далеким голосом.

— Не так давно, в ночь под святую пятницу, я видел сон: наш аул, темное небо, башни… На одной из них могучий орел… Он сидит и высматривает что-то внизу… А внизу овечка пасется… И думаю я во сне: «Чью же овечку хочет схватить эта гордая птица?» И вижу: ты стоишь в дверях башни и любуешься ею…

Рот у Батази открылся, глаза округлились. Хасан-хаджи продолжал:

— Вдруг подул ветер, тучи ушли за горы, выглянуло солнце. Посмотрел я в небо: оно чистое, синее, и в нем большая стая журавлей кружит, прямо над нашим селом. Кружат, кружат, все ниже, уже слышно, как свистят их крылья. Смотрю: они над вашим двором… Орел поднялся и улетел, а они опустились. И было их так много, что покрыли они и башню и двор…

— Господи! Мой Бог… — прошептала Батази, переводя дыхание.

— Проснулся я и думаю, — продолжал Хасан-хаджи, все так же глядя в окно, — к чему бы это? Вспомнил, что говорят книги священные, прикинул и понял: сон этот к добру для вас. Только никак не мог догадаться: кто эти гости и откуда они?

Он резко повернулся к Батази, впился в нее глазами и почти шепотом сказал:

— Счастливая ты!..

В душе Батази все трепетало.

— Неделю тому назад, — продолжал Хасан-хаджи так тихо, словно боялся, что стены услышат его, — меня вызвал Гойтемир. Старшина. Старик. С ним жена. И говорят: «Дело у нас. Никто об этом те должен знать, кроме тебя и семьи Пхарказа». Я дал им слово. И говорят: «Пхарказ и Батази — честные, труженики, умные люди. Дочь у них — первая красавица и хозяйка. Полюбилась она нашему младшему сыну, а старший еще не женат». И говорят они: «Послали б мы сватов к Пхарказу, но нельзя позорить старшего сына. Надо подождать, пока женится. А тем временем какой-нибудь орел может высмотреть овечку, и останемся мы ни с чем». Как сказали они про орла, вспомнил я свой сон и понял: вещий он! А они продолжают: «Решили мы так. Просить тебя тайно передать родителям Зору предложение выдать нам дочь, породниться с нами, только сберечь ее, пока мы женим старшего. Согласятся — передай им залог. Дочь пусть считают нашей, а чего дать за нее — у нас найдется!»

С этими словами Хасан-хаджи положил на стол перед Батази газырь Гойтемира. Она кинулась, взяла его, разглядела, узнала и осторожно положила назад.

— Послушай-ка, Хасан, — она даже забыла назвать его хаджи, — послушай-ка, а не сон ли все это?.. И то, что ты видел во сне, и то, что рассказал про них?..

Батази была поражена. Руки у нее дрожали.

— Гойтемировские, а?.. Кто бы подумал!

— Нет, Батази. Это не сон, — уже громко ответил Хасан-хаджи. — Из сновидений человек не может захватить с собой и просяного зерна. Как проснулся — все исчезло. А здесь перед тобой вещь… газырь. Это, конечно, как сон. Я понимаю тебя, Батази. Но это жизнь. Только ты не особенно удивляйся. Твоя Зору и в султанском гареме не была бы последней женой! Жемчужина!

— Послушай-ка меня, Хасан-хаджи. Ты же знаешь, что люди мы простые, не умудренные, научи: что делать, что говорить, как я поступить должна?

Сестра хозяина внесла чай, яичницу, сыр, оладьи. Когда она ушла, Хасан-хаджи пригласил гостью к столу и продолжил беседу. Он сказал, что ей надо посоветоваться с мужем и решить вопрос. И уж если они решат его, как просят Гойтемировы, следить за тем, чтоб девушка была недоступна ни для кого.

Батази слушала его, не спуская глаз с газыря Гойтемира. Он сковал ее, не давал ни есть, ни пить. Наконец она вскочила, мотнулась к нише, в которую Хасан-хаджи положил Коран, схватила его, и, сжав перед собой, страстно прошептала:

— Клянусь, если правда все то, что ты здесь сказал, клянусь, что до тех пор, пока это дело с божьей и твоей помощью не завершится, моя дочь не выйдет ни за кого!

Она положила Коран на место и вернулась к столу. Хасан-хаджи скрыл легкую усмешку.

— Послушай, а теперь я могу взять домой этот газырь и рассказать мужу?

— Конечно, его же вам прислали! Только и Пхарказу не выдавай меня. Ври, как хочешь. Этот грех приму на себя. Но обо мне — ни слова!

Поблагодарив Хасана за все, Батази кинулась к двери, сжимая в кулаке газырь. Но вдруг вернулась и, схватив оладий, воскликнула:

— Послушай, это хлеб божий, не так ли? Так вот, пусть каждый кусок его станет мне греховным, если я не убью себя, коль не сдержу слова!..

Хасан был доволен ею и собой. Он угадал, через кого следовало начинать дело.

Он выглянул в окно. Батази быстро удалялась извилистой тропинкой. Если б он не видел ее только что у себя в доме, он решил бы, что это идет девушка — таким легким был ее шаг.

«Говорят, счастье дает человеку крылья… Только что несет Батази в свой дом на этих крыльях?» — подумал он. Ему ясно представилось гневное лицо Калоя. И с затаенной ненавистью он сказал:

— Ну, Гойтемир, получай вражду с Калоем! Это мой первый тебе удар!

Как ни оттягивала зима в этом году свой приход, как ни упрямилась осень, не желая уходить в свой срок, а все же в горах выпал снег. Ребята встали на свои салазки, взрослые устремились в лес и к покосам — волочить дрова и сено. Зато долгие вечера приносили скуку, загоняли людей к огню очагов, заставляли лезть под овчинные шкуры, под одеяла.

С тех пор как Батази принесла в дом залог Гойтемира и после разговора с мужем, когда убедила его в том, что Бог услышал ее молитвы и послал им счастье, с дочерью она обходилась как с больным ребенком. Она старалась во всем угодить ей, облегчить ее жизнь в доме, избавить от тяжелой работы. Батази уже сейчас видела Зору в доме старшины, где все будут делать наемные слуги. А так как пока их не было, мать все взвалила на себя и, к удивлению дочери, при этом была в хорошем настроении. Иногда Батази даже тихонько пела. Этого Зору не слышала от нее отродясь.