Мирко Бонне - Ледяные небеса

Запасы ворвани и жира постепенно заканчиваются, поэтому Уорсли распоряжается снизить до минимума использование их в печках для отопления кают. Так что по меньшей мере двадцать человек сидят друг на друге в натопленном сверх всякой меры «Ритце» и убивают время до тех пор, пока не придет время идти дрожать, другими словами — заползать в койку. Когда мы идем спать, то не снимаем ничего. Напротив, мы надеваем все, что у нас есть — пуловеры, куртки, пальто, шапки, сапоги, и кутаемся в шарфы. И минимум один раз за ночь, дрожа, несмотря на три слоя одежды, идем на негнущихся ногах к печке в «Ритц», где на колени прыгает кошка, и получаем награду, полагающуюся каждому привидению: каждому ночному посетителю вахтенный должен выдавать стакан горячего чая и печенье.

К тому же в одну из таких ночей мой сон прервался сухим кашлем. Чтобы не докучать Бэйквеллу и Холнессу, я, хрипя и скрипя, сел, встал на ноги и, шаркая, целую вечность ковылял по коридору.

«Что это здесь за дым?» — думаю я и лишь потом понимаю, что это то, что я накашлял.

Я сам отстоял уже шесть вахт. Сейчас очередь буквы Р, поэтому вахту несет Рикенсон. Его друг и напарник Керр, сидя у печки, составляет ему компанию. Вахта механиков. Оба пьют чай, по-братски делятся с Миссис Чиппи, которая с мурлыканьем переходит от одного к другому. Выпито уже по пять стаканов чаю, до конца вахты еще час. А снаружи завывает ураган. Пока я постепенно «оттаиваю», мы прислушиваемся к двум его голосам. Снежная буря бушует вокруг шхуны уже несколько недель, но бьет ли она по корпусу или завывает в высоко в вантах, она звучит всегда одинаково, то немного ниже тоном, то выше, ниже и снова выше. Иногда я ее даже жалею, потому что нельзя быть в этом мире такой одинокой и бездушной, даже буре, которая, кажется, прилетела прямо со звезд.

Тем временем кашель мой приутих. Я прихлебываю чай, заваренный мне Рикенсоном, и макаю в него выданный бисквит.

От тепла и восхитительного вкуса печенья мне становится хорошо. Так хорошо, что мой наряд подсказывает Рикенсону и Керру новую тему для обсуждения: стирка. Стирка на пятидесятиградусном морозе — возможно ли такое?

Пока Керр тратит время на бесполезные раздумья о том, как высушить выстиранную одежду, прежде чем она превратится в замерзшую доску, Рикенсон высказывается в пользу сухой стирки:

— Раз в две недели выворачиваешь шмотки наизнанку, и готово.

Керр непонимающе смотрит на него. То, что предлагает Рикенсон, серьезно он говорит или шутит, кажется Керру надругательством над профессиональной этикой механика. Избавляться от пятен масла и смазки является для него такой же частью профессии, как проверка клапана или шатуна. Но ведь Рикенсон тоже механик, и к тому же отличный. Керр устало размышляет над словами своего друга, не понимая, серьезно ли говорит тот или хочет его разыграть.

— Ты свихнулся, — говорит он на всякий случай весело.

Рикенсон:

— Не-е, ничуть. Но я-то говорю о последнем шаге, после того как вся грязь уже на меху, тогда уже ничего нельзя изменить.

— Понятно. Но ведь у нас пока еще полно одежды, запасы большие.

— Будем надеяться.

Рикенсон глотнул чаю. Поглаживая кошку, он задерживает на мне взгляд, и до меня доходит, что он вовсе не шутит. Он знает это на собственном опыте. Вдруг корпус баркентины вздрагивает. Это по ней ударил очередной порыв ураганного ветра. После этого шквал ослаб и умчался дальше.

Снаружи опять послышалось протяжное завывание, и Рикенсон сказал:

— Ты сам должен решить, как это делать. Я, например, грязные вещи снимаю и прячу и ношу другие до тех пор, пока они не станут еще грязнее, тогда первые выглядят совсем чистыми, и я снова с удовольствием их надеваю.

Так это совет или признание? Мы с Керром не понимаем. Керр грызет ноготь на большом пальце и дает возможность высказаться мне, и поскольку я молчу, спрашивает:

— Хмм. Ну и что ты думаешь, Мерс?

Сложная ситуация. Все равно, что бы я ни сказал, они подумают, что я сам так отношусь к смене одежды. То, что у нас нет для этого никакой возможности, всем троим ясно. Как ясно и то, что этот разговор выведет к определенной теме. Так что хватит об этом! Керр и Рикенсон смотрят на меня.

Я признаю, что Рикенсон очень изобретателен, и они оба кивают. Я говорю, что пальто, штаны, куртки и даже носки не представляют в этом смысле никакой проблемы. Опять кивают.

— Вот где действительно я вижу проблему, и ее надо как-то решать, в общем, поправьте меня, если я не прав, но это нижнее белье.

Керр:

— Совершенно верно.

И Рикенсон:

— Хорошо. Поговорим об этом.

И я… кашляю, потому что ночь все равно пропала.

— Отлично. Кто начинает?

Пятьдесят один градус семнадцать минут западной долготы, шестьдесят восемь градусов сорок три минуты южной широты. Промер глубины — тысяча восемьсот метров до морского

дна. Скорость дрейфа — три узла: сто восемьдесят пятый день во льдах. Так звучит запись Уорсли в бортовом журнале, сделанная двадцать шестого июля, в день, когда солнце на целую минуту приподнялось над горизонтом. Ураган прекратился, и теперь дует коварный низовой ветер с юго-востока: в нескольких сотнях километров, невидимый и недоступный, лежит Антарктический полуостров — он совершенно точно находится там, где его видел Биско. Медленно, но уверенно мы ползем вдоль его восточного побережья на север.

— Представь себе, что мы стоим у берегов Сицилии, — говорит Боб Кларк в метель у релингов, куда я вышел, чтобы подышать чудесным свежим воздухом.

— Да, хорошо. Представил.

— Прекрасно. Тогда представь, что вон там находится Египет, только он называется «шельф Ларсена».

Я не единственный на борту, кому не хватает знаний по морскому делу и географии, чтобы ясно представить себе ход нашей одиссеи. Кто-то штудирует карты в энциклопедиях, другие, которые еще несколько недель назад заснули бы, теперь более или менее внимательно слушают лекцию на эту тему, которую как-то вечером устроили в «Ритце» Уорсли и Гринстрит. Чтобы держать остальную часть команды в курсе происходящего, Шеклтон отдал распоряжение сборной бригаде в составе геолога Уорди, физика Джеймса, художника Марстона и фотографа Хёрли совместно придумать антарктические часы. Они функционируют на удивление просто: диск из дерева размером с небольшое тележное колесо почти повторяет по форме круглые очертания моря Уэдделла. Цифры на циферблате соответствуют географическим пунктам, в которых находилась шхуна, обозначенная острием стрелки, в определенный момент времени: например, Южная Георгия лежит на отметке двенадцать часов. На отрезке от половины второго до половины третьего находится цепь Южных Сандвичевых островов. Злосчастная Земля Котса, на которой не захотел высаживаться Шеклтон, оказывается на четырех часах. Мы попали в ледовый плен в половине пятого, и с тех пор три с половиной часа продолжается наш дрейф во льдах: шельф Ларсена лежит как раз на восьми часах.