Мирко Бонне - Ледяные небеса

Когдя я был мальчиком, в соседнем с Пиллгвенлли городке Миниддислвин снесли сектантскую молельню, чтобы можно было расширить ньюпортские доки. Я помню смущение, которое ощущал в течение всего лета, пробегая через образовавшийся пустырь, — казалось, что вместе с молельней исчезло время. Срытое кладбище на берегу Уска, над которым гулял горячий ветер, казалось мне черной дырой, рядом с которой мне становилось все равно, грустно мне или радостно. Между кустами бирючины мы с Реджин раздевались догола. И раки, которых мы таскали из реки, своими похожими на сапоги красными клешнями напоминали нам разбойничьих атаманов.

Запах бирючины и вкус земляники на берегу мы никогда больше не забывали, даже тогда, когда воспоминания о Миниддислвине стали для нас мучительными. Как ни хотела Реджин стереть время из своей памяти, ощущения этого лета не проходили ни у нее, ни у меня.

Когда кажется, что время стоит на месте и не движется, чувствуешь себя отрезанным от будущего. Тогда либо спасаешься мгновениями, когда ждешь и надеешься, что найдется кто-то, кто разделит с тобой это время, либо вспоминаешь о прошлом, о сладостях, землянике, красной, как сапоги речных раков, или думаешь о корабельном юнге по фамилии Смит. Тогда, когда я был ребенком, прошлое для меня не значило ничего. Я ощущал лишь, что время не движется, и это меня не удивляло. Во льдах же нет ничего хуже, чем чувствовать, что и без того замедленное время совсем остановилось и замерзло. Поэтому те же, кто вели дневники на «Эндьюрансе», теперь записывают каждое слово своих соседей по спальным мешкам. На стойках палаток болтаются календари, пережившие эвакуацию, а Уайлд и Уорсли по-прежнему каждый день определяют наше положение, измеряют глубину и скорость движения льдины и результаты заносят в бортовой журнал. Толстая чернильная полоса делит его на ДО и ПОСЛЕ дня, когда затонул наш корабль.

Так проходит декабрь. Все предрождественские воскресенья мы отметили за один вечер, когда четыре раза подавали жареное тюленье мясо и пудинг из пингвина. И каждый раз после еды кулинары-теоретики собирались в нашей палатке и устраивали викторину с одной и той же парой листов из энциклопедии, которыми Хёрли затыкал канистру с негативами и таким образом уберег их от льда. Что такое «Ормолу»? Где находится «Ормок»? Как раз были съедены рождественское рагу из тюленя и паштет из пингвина, когда Боб Кларк пытался добыть важнейшую информацию, гадая, кто такая Элеанор А. Ормерод.

— Она ученая женщина?

— Да, — говорит Джимми Джеймс.

— Так я и знал! Биолог?

— Да, — повторяет Джимми Джеймс.

— Ха! Не исследовала ли она ящеров?

Новогодним вечером справедливость в отношении миссис Ормерод торжествует: она была не только энтомологом, она была естествоиспытателем, как читает вслух Джимми Джеймс, «она была Деметрой девятнадцатого столетия».

После этого мы чокаемся за стейком из тюленя и пудингом из пингвина. Уже наступил 1916 год. Но мы этого не ощущаем.

В течение первых шести недель нового года мы дрейфуем на целых двести километров на север. Остров Паулет лежит всего в двухстах пятидесяти километрах к северо-западу. Кроме того, между нами и Большой землей находятся бесчисленные торосы и трещины. Но путь может растянуться на добрых две с половиной тысячи километров. Пока льды не вскроются и мы не сможем пересесть в лодки, мы остаемся привязанными к нашей льдине, и нас будет нести, куда угодно ей.

«Предметы, которые существуют вообще, но не существуют во льдах» — так называется игра, которая занимает нас в теплые летние дни января и февраля. Идея игры принадлежит сэру Эрнесту. Однажды, когда я принес ему и Хёрли в палатку чай и смотрел через плечо, как они играют в покер, Шеклтон находился в полосе удачи и уже «выиграл на бумаге» шелковый зонт, зеркало и собрание сочинений Китса и сражался за ужин в лондонском «Савое». Сэр Эрнест выражал живейшее отвращение к любому виду викторин. Но ради удовольствия команды он покорился неприятной необходимости.

Игра очень проста: первый игрок задумывает предмет, который существует в принципе, но во льдах его нет, а остальные по очереди стараются его отгадать. Поскольку нас двадцать восемь человек, мы можем задавать двадцать семь вопросов по каждому загаданному предмету. Тот, кто угадывает, получает в качестве приза по своему выбору либо печенье, либо кусочек шоколада из двух оставшихся плиток. Если не угадывает никто, приз достается тому, кто задумал слово.

Уже в первых раундах мы сталкиваемся с проблемой. Вспыхивает жаркая дискуссия по вопросу, есть ли во льдах ели. Джок Уорди придерживается мнения, что в пределах Полярного круга вообще нет деревьев, то есть нет и елей. Орд-Лис, напротив, утверждает, что ель остается елью, коль скоро некоторые части корабля и саней изготовлены из ели.

Такая же ситуация складывается вокруг слова, с которым в гонку за кусочек шоколада вступает Гринстрит. Это слово «трава». Его не разгадали, но отвергли, когда доктор Мак-Ильрой извлек из нагрудного кармана железный козырь — четвертинку ломтика белого хлеба, испеченного в Гритвикене Стиной Якобсен.

— В нем содержится отличное норвежское зерно, а зерно, дорогой мистер Гринстрит, есть не что иное, как трава.

Совсем в духе Шеклтона игра растягивается на недели. Несколько раз возникают жаркие споры, например, между Винсентом и Орд-Лисом по поводу слова «граммофон». Винсент настаивает, что во льдах нет никаких граммофонов с того самого момента, как принадлежавший Орд-Лису, к счастью, затонул вместе с судном. Орд-Лис возражает. Никто не может знать, где находится его граммофон. Может быть, его унесло на льдине в море. Может быть, его когда-нибудь найдут, целым и невредимым.

— Нет, — говорит Винсент. — Он исчез навсегда. Дьявол забрал его себе.

Мы решили было, что игра изжила себя. Но на следующий день снова собралась небольшая группа игроков, а когда были разыграны первые призы, и другие решили попытать счастья.

Хуссей выигрывает, отгадав задуманных Читхэмом «шершней», Холи повезло с «Тауэрским мостом». Всеобщий переполох вызвал молчавший со времени убийства собак его упряжки Том Крин, выслушав двадцать семь бесполезных вопросов и выложив задуманное им слово «Амундсен».

Шеклтон объявляет об окончании игры, предложив провести дополнительный раунд. Он должен быть посвящен единственной теме: женщинам.

— Каждый участник, назвавший имя женщины, которая ему дорога, — говорит он, — получает печенье или шоколад. И поскольку это сливочное печенье соблазняет меня, я хочу быть первым и его выиграть.

Он берет пеструю жестяную коробку, на которой изображены всадники, собаки и лес.

— За мою жену, Кэролайн Шеклтон, — говорит он и откусывает кусок золотистого печенья под нашими молчаливыми взглядами. — И мою возлюбленную, также Кэролайн Шеклтон.