Галина Петреченко - Рюрик

— Бэрин, как и я, ручается только за себя, но не за друидов. Этих «ясновидцев» ты знаешь не хуже меня, Рюрик.

Князь опустил руки и горько усмехнулся:

— Ну и благословил же ты меня, рикдаг! Через три дня в помощь ко мне прибудет войско фризов, а я словно пакля… Я не знаю, что буду говорить им!

С этими словами Рюрик рухнул на колени у ног старого вождя. Верцин вздрогнул, вскинул руки на плечи молодого князя, ласково погладил их, коснулся пальцами головы.

— Бедный мальчик! — прошептал Верцин, глядя на Рюрика. — На твою долю, чую, выпало самое тяжкое княжение, но ты… должен выдержать это божье испытание! — пророчески потребовал вождь.

В ответ князь издал звук, напоминающий глухое рычание, и еще ниже склонил голову…

Три следующих дня Рюрик жил как на углях. В нем пылало все: и душа, яростно сопротивляющаяся услышанному; и ум, кричащий о невозможности подчинения исподволь подкрадывающейся силе и корчащийся в поисках выхода; и сердце, горящее ярче смоляного факела. «Зачем же ты здесь будешь нужен, князь, — напряженно размышлял он, — ежели придет другая, более сильная духом рать и сметет тебя?.. Меня сомнут?.. Меня?.. Нет! Этого не будет никогда!.. Сходить к Руцине и выведать у нее все, что она знает о миссионерах?» промелькнула мысль, но в следующее же мгновение в нем взыграла гордыня. Князь метался в своей маленькой спальне, как зверь в клетке, не зная, что надо сделать, чтобы избежать беды…

Три бессонные ночи сделали лицо князя серым, взгляд — мрачным, душу злой, а ноги — бессильными. И только ум продолжал буйствовать и сопротивляться. Ум предлагал сначала один вариант действий, а затем желчно отвергал его по той простой причина, что план этот основывался на убийстве, но Рюрик мог убить врага только в битве с ним. Убить же за веру? Только за то, что кто-то пытается его вовлечь в другую веру?.. Нет, этого сделать он не сможет. У него рука не поднимется. И пусть живут эти проклятые миссионеры, пусть глаголят о своих заповедях и житии святых, пусть любые толки идут из их уст — не убивать же их за это! Но… и… слушать их бредни он тоже не станет. Да, не станет, хотя где-то в глубине души чувствует, что их правда где-то рядом, она почти ощутима. Стоит только едва напрячь память, и он уже утвердительно кивнет головой, согласившись с их притчей о добре и зле. Да, кивнет головой. Да, согласится, но тут же отвергнет, ибо это не им выстраданная притча. «И ни к чему меня предостерегать, советовать, чтоб я берег свои силы и силы своей дружины… Мне нельзя медлить! У меня одна беда — германцы! И я должен их одолеть! Вот тогда и посмотрим, чей бог будет сильней… Пусть хитрят, пусть ловчат, но я разобью их, этих ненасытных грабителей! — кричал князь в своей маленькой, глухой одрине. — Я положу конец их разбою на нашей земле!» — клятвенно заверил он себя, не переставая метаться.

Он ходил от окна к постели, отшвыривая ногой мешавший ему табурет, снова ставил его в центр одрины и злился на себя за свою неприкаянность. Нет, нет, никаких сомнений не должно быть! Не может быть! Он теперь же у себя в селении уничтожит улицу иудеев. Это они, они во всем виноваты! Их не видно и не слышно, но все в них нуждаются; лучший товар — у них, но кто слышал хоть раз, о чем молит иудей своего Бога? Никто! Предатели! Встретятся — кланяются низко, на вопросы отвечают словоохотливо, всегда угодливы, терпеливы, во всем и всегда умелы, а в душе?! Никогда у них на языке не бывает того, что происходит в душе. «Ну и народ!.. Сильный народ! вдруг сделал вывод князь и, ошеломленный, застыл на месте. — А когда они появились у нас?.. Давно!.. Отец говорил — задолго до появления свеев. Смиренны, сметливы, хорошие купцы и мореходы… С великим городом Волином связь держали… А мой дед по линии матери… кем был? — с испугом вдруг спросил самого себя князь и облегченно вздохнул: — Нет, он был свеем. Да-да, он из рода северных готов… — Рюрик вытер пот со лба, — Так как же быть?.. — прошептал он и сел на табурет. Рванул ворот рубахи — зазвенела тяжелая серебряная цепь… — Нет, мериться силой с их Богом он не будет. Он просто забудет о нем, и все! Нет никакого Иогве! И нет никакого Христа! Есть только Свя-то-вит! И все! Но если так будет угодно Святовиту, то мы померимся силой! — зловеще изрек Рюрик и недобро усмехнулся. — Не подвел бы Юббе! Вот дело, угодное Святовиту!..»

В это время во дворе княжеского дома что-то произошло. Но Рюрик не стал вслушиваться. Он всем своим существом почувствовал, что там, во дворе, все успокоилось и успокоилось так, как бывает, когда собираются все его приближенные — военачальники, их жены и дети, чтобы послушать песни Хетты.

Так и есть. Вот раздались мелодичные, такие родные и теплые звуки кантеле, и что-то встрепенулось в душе князя. Он почувствовал, что злость и неуемность не исчезли, но переместились в те далекие закоулки его души, о которых он боялся и думать. Он сам поразился этой неприятной новости, но понял, что груз его души теперь не просто тяжел, а еще и неразрешим. «Неужели так будет тянуться всю жизнь? Помоги, Святовит!» — чуть слышно прошептал князь и встал с табурета.

Рюрик подошел к окну и вгляделся в происходящее на поляне. Там полукругом сидели дружинники и слушали пение его второй жены. Хетта не звала его и пела не о нем. Он это знал. Она пела о смелом соколе, о соколятах, еще не умеющих летать… И пусть поет… Вот если бы Руцина!.. Все знали, что сердцем Рюрика владеет только она. Идти к ней прямо сейчас?.. Можно, но нет сил…

Он стоял у окна и не шевелился.

Но любимая жена есть любимая жена. И ей дозволено все. Она может даже пройти на мужскую половину княжеского дома, если там нет гостей. И рыжеволосая Руцина решительно направилась к своему повелителю, чувствуя необычность и опасность происходящего. Укрепили ее в желании увидеть мужа и речи мудрого Верцина, который с тревогой говорил о смуте в душе князя.

— Не смей боле оставлять молодого мужа одного! — советовал ей встревоженный вождь, — Ты жена его! И самая любимая! — Верцин знал, как самолюбива Руцина. — Бди его вседенно и всенощно! Слушай все, о чем он будет кричать и стонать! Пусть кричит до хрипоты, а ты молчи и не перечь ему! напутствовал вождь княжескую жену, и та не могла ему не повиноваться.

Но, подойдя к спальне своего мужа, Руцина оробела вдруг и с трудом открыла скрипучую дверь. Рюрик стоял сгорбившись у окна и, не чувствуя духоты, мрачно смотрел на заполненную людьми поляну. Он не оглянулся на скрип двери и не вздрогнул, когда Руцина приблизилась к нему и положила обе руки на его спину, прижалась к ней щекой, поцеловала.

Рюрик закрыл глаза и поблагодарил Святовита за то, что бог понял его тайное желание.

Да, он ждал ее. И это чудо, что она почувствовала его зов и сама пришла в мужскую половину дома. Да, он устал. Устал от бед, свалившихся на его двадцатилетнюю голову. Да, признать он может многое: и то, что жрецы могут изменить; и то, что племя его бедно, и то, что дружине его не хватает оружия, коней, но свое бессилие перед надвигающейся бедой — приходом новых богов — он признать не может! Уйти, спрятаться от этих дум в двадцать лет это так естественно!