Сергей Кравченко - ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

— Божий и есть. Божий и предстоятеля Божьего.

Возможно, кому-то другому потребовалось бы разъяснение, что за предстоятель такой. Но человек наверху не переспросил, видно, понял по-своему. Помолчал немного, потом поворчал под нос и сказал, как бы сам себе:

— Нет, за сегодня не успеем.

Потом спросил у ямы:

— Как думаешь, еще день и ночь просидишь?

Федя ответил горячо, используя слезы, накатившие в память о родителях:

— Осталась только эта ночь до утра, добрый господин, потом два дня и две ночи, а уж в воскресенье утром мне на Болото велено собираться! — и Федя жалобно заскулил.

— Не тужи, — прохрипело сверху, — время есть. Посмотрим, какой ты Божий. Божьего человека Бог в обиду не даст. Сиди с миром.

Голос смолк, прошаркали мягкие, без каблуков сапожки на татарский лад, и в наступившей тишине снова стало слышно, как похрапывает кот Истома.

Это сейчас воры предпочитают промышлять ночью. Темно, ничего не видно, можно неуловимой тенью скользнуть в интересное место, незаметно прилипнуть к деньгам, товарам, ящику водки, куску колбасы. А в наше, иван-грозновское время, еще неизвестно, когда легче было с воровской целью пробираться. Днем улицы Москвы немноголюдны, но прохожие есть, причем всякие. Можно затеряться, если ты не вырядился петухом. Днем и собаки спят по будкам, бдительность не очень проявляют — на каждого не нагавкаешься — лишь бы во двор не лезли!

Другое дело — ночь. В Москве, особенно на окраинах, жизнь умирает до рассвета. Любой прохожий — чрезвычайный объект. Это или тать (карманник, домушник, базарный щипач), или вор (государственный преступник), или опасный гуляка с ножом за голенищем.

Ночью московские собаки не спят. Они чутко нюхают воздух, внимательно следят за рамкой ворот, за кромкой забора, подсвеченной звездами и луной. Собаки настороженно прислушиваются к дыханию улицы, шороху кустов и деревьев, голосу своих собратьев на пространстве околотка. Слух ночных сторожей вылавливает чужеродные звуки из шумов природной обстановки. Даже среди бури собака различает скрип калитки, хруст сучка, треск заборной доски. А уж в тихую погоду ни одна сова не остается незамеченной в своем ночном полете, ни один камешек — в подкаблучном шорохе.

Страшнее сторожевой, цепной или отвязанной на ночь собаки другой, чисто русский зверь — мишка косолапый. Он тоже встречается на службе в обеспеченных домах. Его тоже отпускают на ночь. И тут уж берегись! Мишка не лает, не визжит от страха, не берет ночного вора на понт горловым воем. Он наваливается из подворотни черной глыбой, и ты успеваешь услышать только тяжкий храп, сопение зверя и хруст собственных ребер. Молись скорей! Неприлично предстать перед Господом без покаяния!

Не спят ночью и многие ночные сторожа. Есть, конечно, среди них халтурщики, увольняемые без выходного пособия, — прямиком в солдатские полки или кабальную запись, но в целом, московский сторожевой корпус службу несет удовлетворительно. Собакам и медведям в их труде это большое подспорье, особенно в трезвые ночи, не после праздников.

Московские улицы замкнуты околоточной стражей кое-как, но мосты, городские ворота, заставы охраняются крепко. Просто так, то есть бесплатно, не пройдешь. А платить – свидетелей плодить, — себе дороже. Так что, ночью пробираться по Москве у нас дураков нет, особенно, если можно переждать до утра. Но пережидать тоже нужно не где придется. Под мостами опасно, там воровские гнезда, бродячие шайки, банды, стаи больных и убогих. В кустах, под заборами тоже можно напороться на посторонних.

Ночной гость кремлевской звонницы поступил разумно. Он как спустился из расселины в стене на Боровицком углу, так сразу и залез на ясень. Поднялся повыше, осмотрел дерево «изнутри» — чисто. Устроился поудобнее — с видом на Кремль и «живой мост», связанный из больших лодок. Видно, этому человеку очень нужно было на ту сторону реки.

Солнце взошло скоро. Июнь — месяц коротких ночей. В четыре утра посерело а востоке, в пять стало совсем светло, а в шесть начался обычный рабочий день. Пятница. 14-е июня.

Заскрипели телеги с базарным товаром, по мосту пошло движение, окрестности Кремля стали наполняться народом. Сюда, в центр столицы потянулись торговцы. Здесь и в те времена происходил самый оживленный товарооборот, здесь крутились основные деньги нашей родины. Поныне Красная площадь втягивает их безвыходной воронкой и не выпускает обратно. Прижимиста мать наша! На сторону инвестирует со скрипом.

Оставаться на дереве стало неприлично. Человек, соскакивающий с ясеня у правительственной резиденции, мог не понравиться бдительным москвичам, тем более — в военное время, когда рыночные разговоры наполнены польскими, литовскими, крымскими страхами в добавку к повседневным церковно-славянским ужасам. Пришлось человеку очень долго озираться, всматриваться в округу, разглядывать каждый пригорок, каждый кустик — не зашевелиться ли где?

Нет. Ничего не видать. Все спокойно. Человек осторожно соскользнул по шершавому стволу и присел отдохнуть за кустами. Еще с полчаса наслаждался пейзажами утренней Москвы-реки, скромным судоходством — в основном весельным и одномачтовым парусным, неплохими видами окрестной природы. Наконец поток обывателей на мосту достиг желаемой плотности, и человек спокойно проследовал к реке, беспрепятственно протолкнулся меж встречных пешеходов и скрылся в узких, кривых улочках Замоскворечья, лишь кое-где мощеных сосновым тесом. Толку от этого мощения в июньскую жару мало, только грохот деревянного тротуара разносится на всю улицу — даже от осторожных шагов мягкой, бескаблучной обуви.

Наш ночной наблюдатель проследовал по пыльной, немощеной середине улицы, вид у него был умиротворенный, расслабленный, и неопытный глаз мог принять его за удачно расторговавшегося коробейника. Правда, ни короба, ни сумы у него не было. Но вдруг он сдал товар оптом? — с упаковкой, так сказать? И возвращается теперь налегке в родное Подмосковье? Может быть, может быть. Только вы скажите это своей тете, а не Ваньке Глухову — другу всех собак во всех московских подворотнях.

Ванька тоже шел вразвалку. Он еще дольше походил на коробейника, потому что короб-то у него имелся, и не пустой. Видно, не совсем расторговался наш Ваня в этот ранний час. Кое-что в его коробушке болталось. Так, ерунда: английский двуствольный пистолет с кремневым боем, кинжал арабской работы да мешочек со свинцовой дробью, годной для зарядки стволов и для тихого удара в висок. Еще там находился запас пороху, коврига черного хлеба, пара малосольных огурцов, кусок вяленой свинины с заметной мясной прорезью, пара крутых яиц. В углах коробки можно было наскрести щепотку соли, рассыпанной в прошлую засаду. При быстрой ходьбе в коробе перекатывалась глиняная бутылка квасу, а более серьезных напитков подьячий Поместного приказа Иван Глухов на службе не принимал. Тем не менее, настроение у Глухова было прекрасное, подстать погоде и содержимому короба.