Сергей Кравченко - ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

— Так в чем причина? Как узнать?

— Думай, Федор, ду-у-май! И вставай, Федор, вста-ва-ай!

Федор вскочил, было совсем светло. На костре что-то кипело. Стрелец Матвей Горемыкин звал завтракать.

Ели не спеша. Вокруг разгорался день. Старец выглядел обыкновенным дедом. Будто он не хозяйничал в здешних местах, а приблудился к милостыне ради Христа.

В природе тоже не ощущалось тайных чар, все растаяло прошедшей ночью, упорхнуло с вершины скалы, затерялось в верхушках елей.

Поели. Феофан впервые зазвал Федора в келью. Пещерка в пару квадратных саженей, вырубленная в меловой скале, осветилась сальной коптилкой позеленевшей меди. По стенам в неглубоких нишах лежали книги, стояли многочисленные иконы, виднелись горшки, пучки трав, посуда. Сели на лавку. Феофан не спешил говорить, а Федору не хотелось. И пока Феофан молчал, в полутемной келье сгустилась звенящая тишина; затхлый воздух, отравленный коптилкой, наполнился силой, напряжением. Казалось, только двинься, и обожжешься об него, как в сухой парилке.

— Есть и у меня вопрос, Федор, — медленно начал старец. – Что это за денежка у тебя рядом с крестом? – Феофан смотрел в разрез Фединого летника, где кроме рубахи ничего видно не было.

— Это монетка с царской свадьбы. Поймал, когда молодые себе путь осыпали.

— А что ж она не на одном шнурке с крестом? – спросил Феофан, и сам ответил, — а! – не держится!

Федор оцепенел на своем конце лавки. Правда была Феофанова! Когда отец сгинул под Казанью, и Федор в 11 лет стал «хозяином» дома, он первым делом забрал у матери свою монету, — «царское чудо». Сам пробил в ней маленькую дырочку, подвесил на шнурок креста. Монета потерялась к вечеру. Видно, перетерлась кожаная тесемочка, продетая в отверстие. Федя очень переживал об утрате. Монета, однако, нашлась через несколько дней в заднем углу горницы, напротив иконостаса. Тогда Федор выпросил у кузнеца кусочек проволоки и несколькими витками привил монету на шнурок. В тот же вечер, когда молились на сон грядущий, когда поминали отца, когда просили у Господа покоя его душе, что-то охнуло над головами Федора и матери, будто ударил приглушенно Большой колокол, погибший в пожаре после царской свадьбы, и в ответ Благовестнику что-то звякнуло у колен. Федя глянул в пол и увидел: царская монета вертится волчком, а нательный крест вращается на шнурке в противоположную сторону! И все туже завивается шнурок, все меньше свободного места между его жгутом и шеей!

— Господи! Охрани чад своих! — выдохнула мать, и крест прекратил вращение. Монета споткнулась, описала несколько звонких кругов и покатилась прочь от святого угла.

Федор не стал подбирать ее до утра, утром продел в дырку отдельный кожаный шнурок, носил подвеску ниже креста, снимал перед посещением храмов. Чтоб не потерять.

Еще одно забавное свойство обнаружилось у монеты. Она никогда не соприкасалась с крестом, как ни прыгай и ни вертись. Ни разу не раздалось под рубахой звона серебра о золото! Впрочем, что ж тут удивительного? «Чудо»!

Не удивлялся Федя и тому, что самые трудные задачи решал он, когда монета была надета. А снимет подвеску, — дурак-дураком, обычный московский недоросль. Особенно четко это проявлялось в первые монастырские годы. А уж крест снимать Федя тогда не пробовал, боялся!

Тут Феофан прервал воспоминания.

— Ты монеты не бойся, бойся людей! Деньги от них силу имеют, у них труд забирают. Могут святость принять, могут погибели набраться. Все от человека зависит. Если бы среди Иудиных сребренников не затесался денарий кесаря Тиберия, так может, и поныне Иисус по земле ходил?! И что за монеты разбрасывал тогда царь Иван, кто знает? Какая тебе досталась? Сколько в ней добра, и сколько зла? Мирный ли труд ее наполнил или кровавый разбой? Даже мне не видно. Ты бы испытал ее на досуге.

— Как испытать? – проговорил Федор.

— Да хоть в крест ее перекуй, или в храме освяти.

— А вдруг не освятится?

— В малом храме не освятится, в большой ступай!

Голос Феофана громыхнул многоугольным эхом, и Федор очнулся. Он сидел, прислонившись к холодному камню пещерной стены. Старец исчез. Дерюга, прикрывавшая вход, была откинута, и солнце освещало на земляном полу правильный круг.

Федор пришел в себя только на Волоколамской дороге. Здесь, едва миновали огромную сосну с крестом, его собственный крест шевельнулся под рубашкой, и в голове стало ясно и хорошо.

Что, собственно, оставалось от поездки? Весть о проклятии Бармы? Сказ о залитых глазах? Это рассказывать царю? А голова уцелеет?

Может и уцелеет, Бог даст. Снять монету к докладу? Небось, кресту без нее легче душу оборонять? Вряд ли. Все в крестах ходят, а головы теряют исправно, как раз по крестовый шнурок!

Ночевали в лесу. В свете костра Федор снял монету и долго смотрел на непонятные узоры тыльной стороны, потом всматривался в затертый профиль на лицевой. Черт лица было не разобрать, просто угадывалось, что это голова человека с венком, короной или шапкой на голове. Стертые буквы по кругу не различались вовсе.

Вот ведь, жил человек, правил страной, всем миром, печатал монету, покупал, продавал, жаловал, давал в долг, взымал долги и налоги. И нет ничего. Остался только груз добрых и злых дел, слившихся с вечным золотом.

Федя вытащил кинжал. Осторожно, каллиграфически вывел на тыльной стороне крест. Потер монету между пальцев, вымазанных сажей печеной репы. Крест стал черным по золоту. Фигурки орнамента разбегались от него в разные стороны.

Утром поехали дальше. В Истре долго ждали большую лодку для переправы коней, брод искать не решались. Уже на своей, московской стороне садились в седла, и Федор вспомнил о монете. На скаку достал ее из-за пазухи, осмотрел, обреченно хмыкнул, бросил обратно.

«А как ты хотел? Конечно, креста на ней нет. Монета языческая, скорее всего римская. Креста не выносит. Или кинжалом нельзя наносить. Грешная вещь – кинжал. Поискать бы в библиотеке гравюры монет. Хоть узнать, чья».

— Денарий Кесаря! – проскрипела огромная ворона на придорожном дереве.

Федор вернулся из лесу разбитый. Все болело, как у старика. Не иначе, чертов Феофан переправил с ним в столицу часть своих болячек. Следовало доложиться Грозному, но ноги не шли. Прошка сообщил, что царь и сам никого не принимает, страдает, буйствует.

«Было б с чем идти – можно и ползти», — подумал в рифму Смирной и впал в болезненный сон. Этот сон затянулся почти на месяц. Казалось, о Федоре забыли. Богоявленская братия за ним, конечно, ухаживала, а из дворца приходил только Прохор, да пару раз Глухов.

Дворцовые новости в келью не долетали, их приносил Истома. Однажды он вернулся с дворцовой поварни, залез к Феде под одеяло, и они стали разговаривать. Говорил, в основном, кот, потому что у Феди губы были склеены лихорадкой.