Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

— Да я, право, затрудняюсь сказать…

— Полно, чего тут скрывать! Я ж не чужой тебе, не посторонний. Если вы серьезное дело затеваете, так я душой с вами. Хотел с Оиси встретиться, его порасспросить, да он, вишь, по болезни не явился… Не могу ж я так ни с чем вернуться — вот решил хоть у тебя выяснить. Ну что, можешь ты мне правду молвить или как?

Смутившись, Гэнсиро ответил:

— Извини, дядя, но я, право, не знаю, что и сказать…

Хатироэмон недовольно помолчал, уставившись на фонарь, который горел ровным пламенем посреди комнаты во мраке осенней ночи, всасывая фитильком масло, и наконец буркнул:

— Ну, ты в мое-то положение войди! Мне-то что делать? Я, конечно, все могу понять, но мы ж с тобой не чужие — как-никак оба-два из семейства Синдо. Вот я, об этом памятуя, и вызвался сюда отправиться, все разузнать… Негоже мне так-то, не солоно хлебавши возвращаться. Ты скажи, когда вы порешили ударить, а? Да не опасайся ты, я ж никому постороннему ни словечка! Только самому господину моему передам — и все. Говорю же тебе, он за вас всей душой болеет!

В голосе Хатироэмона, который со стариковским упорством гнул свое, слышалось дружеское сочувствие, но Гэнсиро, думая о тех, кто находился по соседству — Гэнгоэмоне Кояме, Сёгэне Окуно и других — не осмеливался разгласить секрет, от которого зависела жизнь соратников. С волнением ожидавший ответа Хатироэмон видел, как затрудняется с ответом племянник и, когда тот попросил немного подождать, изобразил на лице полное понимание и готовность ждать, сколько потребуется.

Паук Дзиндзюро видел через окно из сада, как молодой самурай поднялся и вышел из комнаты.

Гэнсиро поведал Сёгэну Окуно о своей беседе с дядей, и оба стали советоваться, как быть дальше. Сёгэн был озабочен, но с мрачными выводами не торопился. В общем-то, по тому, как держался Хатироэмон, можно сказать, что никакого особого подвоха он не имел в виду. Как-никак все же из главной ветви того же рода человек! — с некоторым колебанием заключил он. При этом его не покидали мысли о князе Даигаку, сидевшем в соседней комнате — ведь тут были прежде всего замешаны соображения права наследования: кто будет официальным главой дома Асано… И Сёгэн, и Гэнсиро всю ночь провели в тревогах, волнуясь в основном в связи с судьбой князя Даигаку, поскольку среди собравшихся царили сугубо примиренческие настроения.

Гэнсиро готов был бы согласиться со словами Сёгэна, но все же с сомнением спросил:

— А что бы сделал командор?

Он уже не раз задавал себе этот вопрос: как повел бы себя Кураноскэ, окажись он на месте Гэнсиро?

Сёгэн при упоминании командора недовольно сдвинул брови и пошевелил губами, будто хотел что-то вымолвить, но так и не собрался, медля с ответом.

— Как-никак все же из главной ветви того же рода человек… — наконец снова произнес он.

Повторенные несколько раз, эти слова как-то сами по себе неожиданно слегка подняли его настроение и развеяли тревожные мысли. Ну да, из главной ветви того же рода… Конечно, разве этим все не объясняется? Что бы там ни говорил Кураноскэ, но, хоть родство и дальнее, а с небрежением относиться к почтенному старейшине, главе рода Асано непозволительно! Разве не на том держатся все устои общества?! И стесняться тут нечего — он, Сёгэн, перед кем угодно готов отстаивать эти принципы. Только так оно и должно быть! И как он раньше мог это недопонимать?! Сёгэн внезапно будто прозрел и успокоился душой: лицо его светилось, он ощущал необычайный прилив сил.

— Значит, вот так! — заключил он, вставая.

Вернувшись в комнату, где ожидал его дядя, Гэнсиро наконец признался в том, что план мести существует.

— Ага! — выдохнул Хатироэмон, кивнув и изменившись в лице:

— Когда же? — тут же осведомился он.

— Это пока не решено. Все ждут, когда командор подаст знак.

Хатироэмон погрузился в молчание. Лицо его было мрачнее тучи. За окном шелестели листья бамбука. Пауза затягивалась.

— Не знаю уж, как оно у вас выйдет, — наконец сурово обратился к племяннику старый самурай. — Господин мой вам сочувствует и считает, что месть была бы делом достойным… Однако она может повлечь последствия государственной важности, а потому тут нужна особая осторожность и щепетильность. О том господин мой и тревожится, из-за того томится. Ведь многое зависит от того, чем дело кончится.

Гэнсиро понял, что с тем и был направлен сюда старый Хатироэмон — передать послание. Речь его была заготовлена заранее. Неторопливо и внушительно он продолжал, словно наставляя племянника на путь истинный:

— Хоть месть и благое дело, но едва ли Опочивший в Обители Хладного Сияния возрадовался бы, узнав, что тем самым причиняется ущерб старейшине рода. То, что вы почитаете за вассальную верность, может обернуться неверностью. О том вам надлежит серьезно подумать. То, что вы затеяли — заговор против власть предержащих — дело не шуточное. В наши дни такое лихое дело безнаказанным не останется — разве это не ясно? Сёгун подобного ослушания не потерпит и не простит. Можно заранее быть уверенным, что гнев его никого не минует, обрушится на всех членов рода, на все его ветви. Разве покойный князь Асано не желал более всего своей смертью предотвратить подобный исход? Идти на это нельзя, пощады никому не будет!

Гэнсиро изменился в лице. Он хотел возразить, но уже сама суровая отповедь дяди подавляла его, а ведь за Хатироэмоном стоял старейшина рода, что сулило еще более грозные последствия. Гэнсиро невольно пригнул голову.

— Разговор, конечно, между нами… Господин мой просил вас урезонить и затею вашу приостановить. Однако ж вы все равно от своего не отступите, так ведь?

С жаром высказав свои аргументы, Хатироэмон под конец несколько смягчил тон:

— Ты бы поговорил со всеми, а? Сказал бы, что, мол, старейшина рода считает так-то и так-то. Ну, что ты, мол, просто передаешь его мнение. Было бы хорошо и правильно. Если кто будет выспрашивать, то все так оно и есть! Ну, что скажешь?

Гэнсиро надо было уходить — в соседней комнате все уже подходили к князю Даигаку прощаться. В затянутое матовой бумагой окошко бился снаружи мотылек. Проскользнув в щель, он полетел на свет и стал кружиться вокруг фонаря. Хатироэмон развернул веер и прихлопнул мотылька.

Ветер стих, и в ветвях развесистой дзельквы клубился ночной туман. В усадьбе Кураноскэ, в Ямасине горел огонь — что случалось в последнее время не часто — и свет просачивался наружу сквозь створки сёдзи . Уставший от чтения хозяин, вольно откинувшись на циновке, грел руки над углями в жаровне и вслушивался в безмолвие осенней ночи, опустившейся на кровлю усадьбы. Было еще, должно быть, не слишком поздно, но стояла удивительная тишина — ни звука не доносилось из тьмы. Где-то в глубине сознания Кураноскэ вставал образ князя Даигаку, прибывшего сегодня в Фусими и, стало быть, находящегося сейчас поблизости.