Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

Кураноскэ понимал, что общество есть живой организм, и как человек, вступив в преклонные года, уже не может вернуться к ребяческому состоянию души, так и общество, достигшее определенной стадии, следуя неизбежным путем исторического развития, должно для своего улучшения совершенствовать сущность общественной системы, а для этого есть только один способ — найти новый путь развития. Можно сколько угодно твердить о том, что в древности мир был устроен лучше, — возражал Кураноскэ, — но пытаться возродить прошлое, отстоящее столь далеко от настоящего, означает просто не замечать окружающей действительности, и, как тут горячо ни спорь, а воплотить подобные идеи никому не под силу.

Адзумамаро с его идеями нелегко было приспособиться к нравам эпохи Гэнроку. Оттого-то он так радовался, что среди великого множества людей неискренних, легко соглашающихся с любыми доводами собеседника, наконец-то нашел достойного противника в спорах. Оттого и похваливал все время Кураноскэ: мол, это вы хорошо сказали!..

— Я и сам много над этим думал, — с жаром пояснял Адзумамаро. — Но если вы полагаете, что я призываю только к возрождению старины и намерен отгораживаться от любых нововведений, то вы заблуждаетесь. Когда я говорю о возрождении древнего Пути богов, Синто, то речь идет не просто о реакционной доктрине. Я верю, что для Японии в наше время всего важнее и полезнее дух построения государственности. К тому же все сверху донизу погрязли в «китайских науках», без них шагу ступить не могут — оттого и на исследования древнего отечественного Пути богов не желают обращать внимания. В первую очередь этого курса придерживается бакуфу, правительство сёгуна. И то, что они там уверены, будто для поддержания формальной дисциплины необходимо всемерно внедрять китайскую ученость, происходит именно оттого, что они ничего не знают о тех старых добрых временах, когда в Японии дух еще не был опутан узами формальных регламентаций, а я хочу заставить их снять цветные очки и взглянуть на ту эпоху иными глазами. Я и сам понимаю, что взрослый уже никогда не станет ребенком, но я уверен, что, если изучить поглубже душу новорожденного ребенка, то перед взрослым откроются новые пути. Особенно сейчас, когда наше общество переживает застой, беспримерно важно возродить дух той эпохи созидания, ту волю к творчеству, что жила когда-то в людях. Вот что я хочу сказать — именно это. Факт, что в древнем Синто сокрыто нечто, что в нашем нынешнем обществе воплотить невозможно. И я надеюсь, что благодаря усердным штудиям наконец удастся это выявить!

Зашел ученик и сказал, что от Горосаку прибыл посланец. Он велел передать, что в усадьбу прибыл Кураноскэ и он пришел проводить мэтра. Адзумамаро отложил кисть, которой выводил строку за строкой витиеватой скорописной вязью в трактате «Вопросы и ответы по “Анналам Японии”», [176] «Анналы Японии» («Нихон сёки») — исторический памятник VIII века, содержащий легенды, предания и исторические записи о первых японских императорах. и снял очки.

— Да ну? Командор дружины Ако? — радостно улыбнулся Адзумамаро, припоминая облик своего противника по философским дискуссиям.

Ученый муж, хотя и был далеко, догадывался, что на уме у Кураноскэ, от всего сердца желая ему успеха в осуществлении дерзкого замысла.

Зимнее солнце вскоре померкло, и в чайном павильоне, куда Горосаку пригласил обоих гостей, было полутемно. Слуга принес и поставил на пол изящный светильник в бумажном абажуре. Во дворе перед павильоном виднелся замшелый каменный фонарь под снежной шапкой. Взгляд Кураноскэ рассеянно бродил меж кустов и деревьев, закутанных на зиму в рогожки, где тускло отсвечивали лоснящимися боками темные валуны. Тем временем Адзумамаро, как обычно, был занят изложением своей теории.

На сей раз, в отличие от прошлых его построений, доктрина Адзумамаро звучала воинственно и изобиловала категорическими заявлениями. Он утверждал, что недостаточно рассматривать древнее учение Синто просто как направление философии — необходимо создать школу, которая поставит во главу угла Кокугаку, Отечественные науки. В будущем, добавил Адзумамаро, он сам не намерен оставаться в стенах своего кабинета и будет стремиться воплотить в жизнь свои идеи, создав общественное движение. Рано состарившийся ученый муж, всегда выглядевший как человек рассудительный и невозмутимый, был охвачен необъяснимым волнением. Слушая его пылкие речи, Кураноскэ любовался холодной красой зимнего сада, невольно чувствуя, что мир пребывает в движении и все вокруг меняется. Пока они строят планы мести, этот ученый муж вынашивает идеи строительства Школы Отечественной науки, а хозяин дома каждый день прикидывает, как лучше вести торговлю. Хотя каждый, казалось бы, печется о своем, в конечном счете все сливается в едином потоке. Если задуматься, проявляются ли на поверхности потока следы наших дел, которым мы посвящаем все наше существование, то сравнить их можно лишь с мгновенно исчезающими пузырями пены… От таких размышлений сердце Кураноскэ захлестнула волна горечи и печали.

— Вот так-то! — заключил Адзумамаро, который, из присущего ученым эгоцентризма, до сей поры не интересовался ничем, кроме собственных речей, и теперь, словно впервые заметив присутствие Кураноскэ, решил поменять тему. — А кстати, знаете ли вы, что ваш Кодзукэноскэ Кира одно время был у меня в учениках?

Кураноскэ, слышавший об этом впервые, широко открыл глаза от удивления.

— Да ну?! Неужели сам изволил изучать премудрости Пути Богов?

— Именно так, — ответствовал Адзумамаро. — Да только все попусту. У него, понимаете ли, налицо черты человека периода упадка. Когда тебя просто не хотят понять, Путь Богов объяснить и постичь невозможно, так что я свои лекции прекратил и туда больше не хожу.

Кураноскэ улыбнулся — ситуация показалась ему забавной. При сравнении с этим ученым мужем, который весь пыл души отдает делу просвещения, пытаясь открыть истинный Путь, личность Кодзукэноскэ Киры представилась ему особенно жалкой и ничтожной.

— Так значит, ничего не получилось? — переспросил он с сочувствием.

Тут вмешался помалкивавший до сих пор Горосаку.

— Что касается его светлости Киры, то я его тоже хорошо знаю. Не раз к нему в усадьбу наведывался с мастером чайной церемонии, да и сейчас хожу.

Кураноскэ несколько насторожился, когда речь зашла о Кире, что представлялось ему совершенно излишним. Однако он невольно заинтересовался темой, поскольку замечание Горосаку оказалось как бы живым продолжением относящегося к прошлому рассказа Адзумамаро.

— А что за мастер чайной церемонии, о котором вы говорите?