Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

— Мне нужно было определить пространство в кубической мере, знать вес груза и вычислить центры, чтобы нам не хватить горя в океане. Я не мог на приемку груза назначить никого из офицеров. Они были разосланы мной повсюду и наблюдали за приготовлением вещей на верфях, а также в Колпино, в Петербурге и Кронштадте. Ижорские заводы изготовляли инструменты по списку. Капитану некогда? Привыкли к этому. Почтенные вахтеры этим пользуются. А после, при сдаче, несчастный капитан, попавший к ним в лапы, — разделывайся! Вот их пословицы: «Ведь это в Камчатку и в Охотск!» У них всегда сардонический ответ: «Вас не первого отправляем». Я им: «Там же люди!» А седой, почтенный Кригер смотрел с удивлением, какие, мол, люди!

— Я же написал тебе. Неужели они не послушались?

— Да, только с помощью вашей светлости… Комиссар Кригер и господа Авенинов и Бедрицкий потом даже благодарили меня. А я их. И мы простились друзьями.

— Ну, короче, центры теперь у тебя на месте? Кстати ты простился со Львом Алексеевичем? Он желал тебя видеть перед отходом.

— Никак нет, ваша светлость!

Меншиков удивился.

— Ах да… Его не было это время. Жаль. У него могли быть важные поручения.

Оставшись в салоне капитана, Меншиков сказал строго:

— Я объясню графу Льву Алексеевичу, что ты был по службе в отъезде. Но знай, что Перовский у нас самая большая пушка.

Невельской это знал.

— Граф ныне присматривает и за Дубельтом, — сказал князь многозначительно, — хотя тот по случаю киевского дела и чувствует себя на вершине. Лев Алексеевич может то, чего никто не может!

«Странные какие-то напоминания о Льве Алексеевиче и его людях! При чем тут Дубельт? — подумал Невельской. — Вот личность, которая меня никогда не интересовала».

— Лев Алексеевич покровитель Даля [133] Даль Владимир Иванович (псевдоним Казак Луганский) (1801–1872) — русский ученый-диалектолог, этнограф, писатель, составитель знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка» в 4-х томах (1861–1867). и хочет быть покровителем Литке тоже… Географическое общество бедствует, он намерен позаботиться о нем. Умно это, ничего не скажешь. Он бы хотел еще открыть ученые общества, да не все ученые согласны. Перовские на столбовой дороге, и я думаю, Василий Алексеевич в Хиву еще дойдет… Их направление — на Азию, чем они встали Карле поперек горла. Ты учился с Бутаковым [134] Бутаков Алексей Иванович (1816–1869) — кругосветный мореплаватель и путешественник, впоследствии контр-адмирал. В 1848 г. возглавил экспедицию по проведению съемки и описи Аральского моря. ?

— Да… С Алексеем… Их всего пять братьев, и все моряки.

— Алексей Бутаков нынче исполняет поручение не менее важное, чем то, которое я назначил тебе. Это тайна, но скажу тебе, что он будет производить опись Аральского моря.

Через полчаса «Ладога», оставляя пену за кормой, пошла в Петергоф, белые дачи и дворцы которого чуть виднелись среди лесов на берегу.

— Все пароходы идут в Петергоф, Геннадий Иванович, — как бы между прочим пробормотал молодой штурманский офицер Попов, — возят адмиралов, а мы идем в кругосветное под парусами!

Невельской взглянул на штурмана, но ничего не сказал. «Вот тебе и первое проявление! А говорят, скромнейшие штурмана — из «простых».

— Что-то мне князь про Дубельта напомнил, — сказал Невельской своему старшему офицеру. — Бог знает, как понять… Считаются наши министры, как бояре. Но не тем, кто ближе к государю. А у кого агенты лучше…

«Но почему так сказал Меншиков? Неужели и у меня на корабле будет шпион? Весьма возможно! Кто? Офицеры — старые сослуживцы. Двое назначены по протекции… Штурманы? Но нет! Все мои офицеры — благородные люди!»

…Невельской возвращался пешком из управления порта. Солнце весело сверкало на плещущихся волнах. Вдали видна стенка военной гавани и на ней часовой с блестящим на солнце штыком. Дальше море, и там синие пенные валы.

Капитан идет, чувствуя, что полон сил, добился своего, мир открыт, надо только помнить и не упускать из памяти все заботы. Он знал, что памятлив. Литке говорил про него, что он неустанен, как машина, и точен, как часовой механизм.

А родной брат — пьяница. Двоюродный — Никанор — служака. Мать владела большим поместьем в глуши. В гневе и горячности, бывало, секла крепостных. Но мать ведь мать. Только что написал ей. Она его отправила в корпус в детстве… Раннее детство прошло в той среде: среди родни и простого народа. Он не собирался отрекаться от своих, но и мириться нельзя. Он знал по себе, что можно при желании всего добиться от себя и от другого, нужна лишь цель и знания.

И вот он идет, тонкий, торжественной походкой моряка на суше, легкий, и, как всегда, все думает и думает, чуть подняв голову, словно слушая советы ангелов. Человек-машина, готовый к новым бесконечным испытаниям, впитавший множество впечатлений и мыслей, пропитанный своей идеей до мозга костей. А там — другие народы, другой мир…

Капитан быстро взбежал по парадному трапу. Звякнуло ружье часового. Казакевич взял под козырек.

— Погрузка закончена?

— Все готово, Геннадий Иванович! — ответил старший лейтенант.

— В час пополудни прибудет его высочество, — сказал капитан. — Команду строить без оружия, в рабочей форме. Никакого парада — желание его высочества.

Казакевич вытянулся, отдал честь.

«Но почему же нам с вами не найти способа привлечь на свою сторону народы, с которыми встретимся? — мысленно говорил капитан, как бы прощаясь с Баласогло. — Разве нельзя сохранить им жизнь, целостность их обычаев? Вы изучаете их языки! Они помогут и мне и вам, а наши цели помогут им…»

— Катер его высочества входит в гавань! — докладывает матрос. Вахтенный мичман подбегает к старшему лейтенанту.

— Катер его высочества подходит! — торжественно докладывает Казакевич, входя в рубку.

Невельской и штурманский офицер раскладывали карты.

Команда строится в рабочей одежде. Офицеры впереди.

Мчится вельбот. Крен. Шлюпка чуть не черпает правым бортом. Убирают грот. Лихие гребцы откидываются навзничь. На корме рядом с рулевым офицером стоит высокий Константин Николаевич.

— Ур-ра! — грянул экипаж.

Константин поднимается по трапу. С ним адъютант. Великий князь здоровается с командой.

— Здрав-желаем, ваше императорское высочество! — дружно отвечают матросы.

Великий князь заметно изменился. Изменились черты лица, они выражают гордость или властность, исполнены отдаления и отчужденности, словно настало время расплатиться за свои обиды.

Казалось, ноги Константина выросли, и он смотрит на офицеров сверху вниз. На всех, кроме огромного барона Грота.

Крупный нос, высокий стоячий ворот кителя, острая, строгая фуражка с коротким заостренным козырьком делали его похожим на отца.