Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

Чумбока сделал все так, как велел ему старик. Он нашел в доме сушеную рыбу, две снасти и копье, а в лодке — сеть и весла.

Пока японцы спали послеобеденным сном, он уж обогнул два мыса, две сопки, выдающиеся в море, и миновал соседнюю опустевшую рыбалку, с раскрытыми сараями и перевернутыми чанами, между которыми бродили лохматые линяющие ездовые собаки.

Чумбока ехал весь день и всю ночь, пробираясь на восток, и, только обогнув оконечность острова, немного успокоился.

Чумбока остановился в одной из прибрежных юрт у орочен. На нарах лежал седой старик. Чумбока с удивлением смотрел на его длинное тело. Хотелось бы посмотреть, как такой человек встанет, придется ли ему сгибать голову под низким потолком.

Юрта была крепкая, бревенчатая. Около больного сидели молодая ороченка, старуха с трубкой и белобрысый парень.

— Эй, старик, я лоча видел! — с горячностью подбежал к нему Чумбока.

— Кто это говорит? — не подымаясь, спросил старик.

Чумбока рассказал, что он с Мангму.

— Раньше наш дедушка Василий со своими товарищами жил на теплой стороне острова. Они ждали, когда придет их корабль, — рассказывали орочены. — Потом товарищи его умерли. Дедушка пришел сюда. Здесь женился.

«Жаль, что за Василием не пришел русский корабль с пушками, — думал Чумбока. — Все радовались, если бы Микола Сандреич гонял скупщиков рыбы и разбил бы их амбары из своих пушек».

— Дай книгу, — тихо попросил Василий. — О господи! — застонал он и почувствовал, что перевернуться на другой бок у него уже не хватит сил.

Стар и слаб… Он попросил книгу, но тут же забыл о ней. Последнее время Василий не спал ночами. Жена его, старая ороченка Анапуха, сидела в углу, курила трубку.

Василий задремал… Ему приснилось, что он малым ребенком в рубашонке играет на улице родного села. Братцы и сестричка. Отцов дом. Ивы над тихой речушкой, пруд, поля ржи. Соломенная крыша, плесень и грибы на бревнах… Корова мычит, это ясно слышит Василий, Мать… мать идет, зовет… манит к себе…

— Матушка! — Во сне старик задрожал и заплакал.

— Амба [170] Амба — злой дух. ходит близко, — сказала ороченка и взяла бубен.

Василий очнулся.

— Дай книгу, — попросил он по-русски.

Анапуха достала с полки старый молитвенник.

— Пить… — слабо простонал Василий. Он открыл молитвенник. — Отче наш… иже еси на небеси…

И опять представился ему родной дом, церковь. Звонят… Он вдруг ясно услыхал благовест. Старик поднялся и в ужасе охватил лицо руками.

— Господи помилуй! Сорок лет жду своих. Кому сказать, что на душе? Душа стосковалась. Все было забыл. Вот перед смертью душа просится на родину.

Старик долго молился. Понемногу он стал успокаиваться и вдруг снова попросил книгу.

— Молится! Лоча землю поминает, — с суеверным страхом говорили орочены. — Дедушка наш страшный стал, как старый медведь.

Громадный костлявый старик подошел к окну, затянутому пузырем. Долго рассматривал он страницы молитвенника и наконец стал что-то чертить на них.

«Мы, Фома, Сергей, Петр, Данила и Василий, высажены лейтенантом Хвостовым в заливе Анива, — царапал старик на пожелтевшей бумаге. — Когда пришли в Томари японцы, мы перешли к ороченам».

Он несколько успокоился, удовлетворенный тем, что написал. Немного погодя он подозвал молодых орочен.

— Вот эту книгу хорошенько сохраните. Чего я там написал, берегите. Скажите: старик перед смертью написал и оставил.

— А японцы знают, что у вас дедушка лоча?

— Знают! — отвечала старая ороченка…

— А лоча придут? — спросил Чумбока.

— Придут, — спокойно ответил старик. — Бог не допустит, чтобы мы зря пострадали… Не допустит, чтобы зря сорок лет… — Старик закрыл глаза и, успокоенный, примиренный мыслью о том, как придут свои и прочтут написанное им, стал тихо отходить.

Через несколько дней Чумбока, плывя к северу, всматривался в даль, туда, где синели горы и где на простор моря вырывался великий Мангму. Он ждал русских сверху, с реки.

Велик, велик Мангму… Но Чумбока уже успел полюбить эти зеленые морские воды, голубые дали и мысы.

«Байкал» подходил к Камчатке. Солнце жарко палило. Из океана поднялись вулканы. С гор потянул ветер, похолодало, поднялось сильное волнение.

Невельской приказал вызывать всех наверх. У люка раздался свисток боцмана. Матросы выбегали на палубу с тревожными лицами.

Мчалась лохматая туча с ливнем. Судно накренило. Море впереди казалось огромной круглой черной горой.

Капитан приказал часть парусов зарифить, а часть убрать.

Налетел шквал. Вода вокруг закипела. Хлынул ливень. Зарифленные, тяжелые, намокшие паруса гулко заполоскали. Послышался свист и вой ветра и отчаянная брань боцмана.

Ливень быстро пронесся. Море еще волновалось, но ветер сразу стих.

— Встретили шквал и проводили, Геннадий Иванович! — сказал довольный Горшков. — Так он и прошел.

— Сейчас еще полоса ветра подойдет, — ответил Невельской.

Вскоре поток холодного воздуха обдал судно. Снова нашла туча. Пошел снег. Паруса обледенели. К полудню ветер достиг большой силы. Несмотря на бурю и жестокий ветер со снегом, матросы были оживлены.

— Расея встречает! — сказал Подобин.

— Всю зиму не знали, куда от жары деться… — ответил матрос Шестаков. — А вон и весна пришла.

Хребты затянуло. Ветер ударил с новой силой и засвистел в такелаже. Густо повалил снег. Вокруг ничего не стало видно, кроме черных волн, подымавших и валивших транспорт. Сугробы легли на палубу, матросы посыпали ее песком, чтобы не скользили ноги по льду. К ночи туча ушла, но море еще долго волновалось.

На рассвете ледяные купола вулканов поднялись еще выше и ярко сияли на солнце. Они казались белыми палатками, которые поставлены в небе. В трубу видно было, как громадные волны подбегали к черным подножиям скал и, ударяясь, подымали целые облака пены.

Черные стены камня расступились. Посреди входа в бухту стражами стояли три кривых столба, три громадных черных скалы. Тучи белых чаек подымались с них.

— Три брата! Три брата! — говорили матросы.

С боканцев спустили гребные суда, и на буксире у них судно медленно пошло мимо Трех братьев. Корабль оказался в обширной Авачинской бухте, которая походила на несколько слившихся горных озер. Ее полукольцом окружали высокие и голые каменистые хребты, наглухо закрывая от ветра. Здесь стало теплей и тише.

— Но где же порт и город? — спрашивали молодые офицеры, наводя свои трубы вдаль, в глубину бухты.