Александр Марков - Троица

Переплыл я Москву реку подле Девичьего монастыря. Водичка тепленькая. Около обители две девицы юные в пруду ризы полоскали. Увидали они меня, засмеялись. Подъехал я к ним и говорю:

— Вы зачем, красны девицы, смеетесь?

— А мы затем смеемся, что ты такой мокрый. И напрасно ты платье свое богатое замочил. Здесь ведь недалече мостик наплавной, против Арбатских ворот.

— А я, — говорю, — мостика не приметил. Да не беда, зато коня искупал.

Побеседовал я с теми девицами. Зовут их Настёнка да Иринка. Сиротки они, в монастыре живут, знатным инокиням прислуживают. Сказали, что Ксения царевна жива-здорова, всё у ней благополучно. Только вот посадили к ним в обитель отряд стрельцов, потому что-де царь Калужского вора опасается. И теперь от этих стрельцов им, девицам, проходу нет, всё норовят ущипнуть, или за косу дернуть, или еще чего.

Настёнка собою пригожа, щеками румяна, волосы у ней длинные, черные, глаза веселые, черные же. Приглянулась она мне. И она на меня поглядывала ласково. А Иринка рыжая дуреха, насмешница.

Стал я им про свои подвиги рассказывать, как я с Григорием Волуевым Иосифов монастырь брал, и как в Троице в осаде воевал. И показал им свой нож, и пищаль, и саблю. Тогда увидели они, какой я отважный ратоборец. И больше меня Иринка юностью моей не попрекала и мелочью не обзывала. А Настёнка спросила, не студеная ль вода в речке. Я же сказал, что вода теплая, для купанья повадная. И пошли мы на речку купаться. А в пруду им нельзя: из монастыря заметят — уши надерут.

Всю эту безделицу про девиц я написал скуки ради, и всуе труд мой. Надо этот лист порвать и выкинуть. Напишу день заново.

Сегодня достиг я царствующего града Москвы. Переплыл Москву реку подле Девичьего монастыря и поехал к Чертольским воротам. Возле пруда я задержался, потому что встретил двух девиц, Настёнку и Иринку. И захотел я узнать у них о здоровье Ксении царевны. Настёнка-то мне приглянулась: волосы у ней черные, глаза…

О горе мне!

В Москве.

Приехал я в Богоявленский монастырь, на Троицкое подворье. Рассказал келарю Аврамию о Клушинском деле и о том, как мы с поляками примирились, и как порешили взять Владислава на царство.

Списка с целовальной грамоты я с собою не брал, потому что опасался, не поймали бы меня царевы люди. Но я эту грамоту помню наизусть — ведь я ее своею рукою писал в Цареве Займище. Аврамий мне дал бумаги и велел по памяти все в точности исписать. Когда же я это совершил, он отдал мою грамоту своим дьякам и велел наделать списков побольше.

— Сейчас уж нам незачем таиться, — сказал Аврамий. — С тех пор, как дошли до нас вести о Клушине, царь уже никому не указ. Даже бояре от него отвратились. Ляпунов Рязанский всю Москву своими грамотками закидал. А послания гетмана вашего, Жолкевского, уже на площадях читают. Один только патриарх Гермоген до сих пор за Шуйского стоит.

— Так что же вы не свели еще Шуйского с царства? — спросил я его.

— Тому виной Калужский вор. Ты разве не слыхыл? Он, собака, взял Серпухов и идет к Москве. Войско у него, говорят, большое; горожане его боятся. Помнят, как тушинцы их чуть голодом не заморили. Боязно, Данило, в такое время без царя оказаться. Не приведи Господь, вдруг самозванец Москву захватит? Это тебе, брат, не Владислав. Много тогда прольется крови христианской.

Нынче собрался народ за Варварскими воротами на Кулишках, крику было много. Пошел и я послушать, о чем кричат. А это пришли новые гонцы от гетмана Жоллкевского с грамотой. В грамоте же такие слова:

«Боярам, дворянам, стрельцам, гостям, детям боярским, всем московским людям. Получили мы писание ваше, в коем вы нас известили, что рады принять на царство его милость наияснейшего королевича Владислава, но хотите, чтобы он непременно перешел из своей латинской веры в вашу греческую. Сообщаем вам, как и прежде неоднократно указывали, что крещение есть дело духовное, патриаршее, и нам с вами о том рядиться не пристало. Мы же сами против королевичева крещения отнюдь не возражаем. А вам надобно поторопиться и действовать с большим усердием, дабы к приезду королевича все было готовы. Ежели вы ожидаете от нас помощи против Калужского вора, который, как мы слышали, конечно вас одолевает, то поспешите исполнить обещанное: сведите с престола Василия Шуйского.»

Люди московские, послушав гонцов, стали кричать, что и вправду, не пристало теперь спорить о крещении; всему свой черед, а нынче нужно скорее поляков на вора напустить, пока он Москвы не взял.

А царевы люди, стрельцы, рядом стояли, усмехались и нисколько этим мятежным речам не препятствовали, словно и не слышали.

С Кулишек пошел я на Пожар в торговые ряды, накупил гостинцев и отправился на Девичье поле с Настенкой повидаться.

Вот сведем мы Шуйского, гетман прогонит вора, настанет тишь да благодать. Может, мне жениться? Оно, конечно, по возрасту мне еще не время. Но трудно хотение естества превозмогать. Укрепи меня, Господи!

Вор уже от Москвы в семи верстах, в селе Коломенском. Вот напасть! Шуйский-то все еще царствует, но против вора ничего сделать не может. Посылал он тому назад дней пять князя Ивана Воротынского с тем войском, какое в Москве еще осталось, вора остановить. И даже до того дошел царь в отчаянии своем, что призвал на помощь крымских татар, душегубцев и разбойников. Князь Воротынский на вора напасть не посмел, а напустил на него одних крымцев. Но и те, побившись немного, ушли обратно за Оку и вернулись в свои степи. Воротынский же воротился в Москву.

Москвичи всполошились: неужто снова им в осаду садиться? И кто теперь их от вора избавит? Скопина-то нет.

Торговые люди разбегаются, лавки стоят заперты. Обещал я Настенке орешков привезти, а не могу, негде купить.

Намедни приходил к келарю Аврамию Захар Ляпунов, брат рязанского воеводы Прокофия — здоровенный детина, точно медведь, усы восьмивершковые. Толковали они с Аврамием опять о том же — как бы царя Василия с царства ссадить. Приходили и другие важные заговорщики: князь Голицын да митрополит Филарет. Филарет нынче в большой чести: живет в Кремле, молебны служит у Пречистой соборной, с большими боярами беседует. Жена Филаретова, старица Марфа, тоже сейчас в Москве: также и сынок их Миша. Я с этим Мишей свел знакомство: он двумя годами меня младше; отрок добрый и смышленый, только дури в голове много. Играли мы с ним в догонялки, и я его поймал. А он от обиды осерчал и стал хвастаться и мне грозить:

— Погоди, — говорит, — Данилка! Вот буду я царем на Москве, ужо я тебе покажу! Меня, — говорит, — батюшка обещал на царство посадить.