Уилдер Пенфилд - Факел

Гиппократ умолк. Никто не хлопал. Все молчали. На верхней площадке снова показался жрец.

— Ищи истину, — сказал он. — Ибо истина лучше победы. Иди путем, который ты избрал, Гиппократ, и знай, что впереди идет Аполлон.

Гиппократ и Сосандр вместе с толпой прошли через большие каменные ворота в конце портика и спустились по лестнице, которая, следуя за изгибом склона, вела к стадиону.

— Мне очень жаль, — сказал Гиппократ, — что я говорил так плохо. Но когда я поднялся туда, в моих мыслях вдруг воцарилась полная ясность, и я сказал все, что думал.

— Понимаю, — кивнул Сосандр. — Во всяком случае, мне кажется, что я понимаю.

У подножия лестницы их поджидал Пиндар. Он сказал только:

— Учитель, это было чудесно!

— Нет, — сказал Гиппократ. — Не в этом дело. Просто я вдруг понял, что останусь на Косе и буду учить медицине; и понял — почему.

— Да, — ответил Пиндар. — Я почувствовал, что твои слова означали и это.

— Да, — добавил Сосандр, — и мы благодарим за это богов.

Атлетические игры должны были начаться через час после полудня. Но Гиппократ задолго до этого отправился в гимнасий и присоединился к другим судьям, собравшимся в помещении, которое отвел для них гимнасиарх. В этом обширном здании гимнасиарх был полновластным хозяином. Кроме большого центрального двора, где накануне судьи произвели последний смотр участников, оно включало несколько малых двориков, а также умывальные, раздевальни, помещения, где юноши занимались у ученых-софистов, и большой зал для атлетов-наставников.

Главный судья сообщил остальным судьям, какие обязанности поручаются каждому из них на те два с половиной дня, пока будут длиться состязания. Вторая половина последнего дня отводилась под состязания девушек — тогда на стадион будут допущены и женщины-зрительницы, а дорожку укоротят с помощью переносных мет. Вечером же последнего дня победителям будут торжественно вручены их награды — бронзовые треножники, которые они затем посвятят Аполлону, оставив таким образом в его храме вечное свидетельство своей победы, а с собой увезя только славу.

Судьям были розданы жезлы. До конца игр они должны были служить символом их власти, хотя порой эти жезлы, как и жезлы атлетов-наставников, пускались в ход и для того, чтобы образумить или наказать кого-либо из участников игр. Незадолго до торжественного выхода всех состязающихся судьи перешли пустырь, отделявший гимнасий от стадиона, и расположились на отведенных для них местах вдоль дорожки.

Эта дорожка была прямой, а не представляла собой замкнутого кольца, и имела в длину около стадия. Ширина ее позволяла состязаться одновременно десяти-пятнадцати бегунам. Таким образом, стадион был очень длинным и довольно узким. Он занимал ровную площадку под холмом акрополя. По обеим сторонам дорожки тянулись ряды каменных скамей для почетных зрителей. Правая сторона и дальний конец стадиона были ограничены крутым склоном холма, который пересекали ровные уступы. На них размещались многотысячные толпы, причем дорожка была отлично видна каждому зрителю. Напротив склона и над входом была построена невысокая каменная трибуна.

Гиппократ смотрел по сторонам и слушал гул толпы. Он испытывал давно знакомое приятное возбуждение, которое охватывало его каждый раз, когда он попадал на стадион. Дорожка была разровнена, утрамбована и посыпана белым гравием. Земля в яме для прыжков в дальнем конце стадиона была вскопана, чтобы прыгуны не ушибались, и присыпана белым песком. Жаркое эгейское солнце заставило большинство зрителей сбросить плащи, а некоторые сняли и хитоны. Всюду звучали басистые мужские голоса и смех.

Все это было хорошо знакомо ему еще с тех дней, когда он сам участвовал в играх, радуясь возможности померяться силой и ловкостью с умелыми соперниками. Но тогда эти картины и звуки были лишь фоном, необходимым для упоительного возбуждения, которое охватывает состязающихся в подобные минуты.

Внезапно наступила тишина. У входа в конце стадиона уже давно выстроились трубачи. Теперь они вскинули свои трубы и затрубили. Звонкое эхо заметалось между трибунами и холмом и покатилось по склону к кораблям на желтом песке у воды — уже много столетий оно гремело здесь каждый год в честь Аполлона. Затем на стадион по пятеро в ряд вышли участники состязаний. Зрители громко закричали, приветствуя их, и эхо вновь прокатилось по холмам к морю. Впереди шли юноши, а за ними мужчины. Порядок их расположения в строю был установлен издавна и известен всем: справа налево — Линд, Кос, Камейр, Ялис и Книд.

Первыми шли кулачные бойцы, затем борцы, бегуны на короткую дистанцию и бегуны на длинную дистанцию, прыгуны, метатели диска и пятиборцы. Каждая группа доходила до конца дорожки, поворачивала назад и покидала стадион через те же ворота.

Юношей отличали красота и изящество, всегда присущие молодости. По движениям мужчин, по тому, какие мышцы были у них особенно развиты, можно было догадаться, в каком роде состязаний они выступают. Гиппократ смотрел на проходящих перед ним атлетов и думал о том, как лепит природа тела людей, — природа и занятия, которым они посвящают свою жизнь.

Метатели копий несли свои копья, а бегуны в боевом вооружении — свои щиты. В их телосложении, как и у остальных бегунов, думал он, трудно подметить какие-либо отличительные признаки. Очевидно, быстрота зависит от врожденного чувства ритма, а не от какой-нибудь особой формы тела.

С другой стороны, пятиборцы, соревнующиеся в беге, прыжках в длину, метании диска, метании копья и борьбе, обладали гибкостью движений и изяществом, порождаемыми безупречным и гармоничным развитием всех мышц. Кулачные бойцы отличались массивностью — у греков не существовало весовых категорий. У них у всех были очень длинные руки и мощные бугры мускулов на груди и плечах. Лица бойцов постарше казались одутловатыми от множества шрамов. Старых борцов можно было легко распознать по их бычьим шеям и распухшим ушам. Шествие замыкали панкратиасты — покрытые шрамами, с узловатыми мышцами, безобразные.

Глядя на проходящих мимо нагих атлетов, главный судья наклонился к Гиппократу и сказал:

— Теперь ты видишь, почему в мире нет воинов, равных грекам. Любой из них на поле битвы справится с десятью изнеженными персами. Что ты скажешь об их подготовке? Я положил на это немало сил и труда.

— Они великолепны! — согласился Гиппократ.

— По моему мнению, — продолжал главный судья, — особенно хорош Клеомед с Коса. Какие плечи, какие руки! Но наставник у него какой-то странный, а сам он очень своенравен. Вон он идет. Большинство мужчин прилежно готовились шесть месяцев, да и многие юноши тоже.