M. АЛДАНОВ - Огонь и дым

Не только приведенный эпизод, но и вся книга Людендорфа достаточно ясно свиде-тельствует, что это человек железный в полном смысле слова. И в Бога, и в кайзера, и в отечество он, в сущности, верит плохо, но зато искренно и глубоко верит в самого себя. Вся жизнь Людендорфа – в одной четырехлетней войне. Здесь его Тулон – Льеж; здесь и итальянская кампания – блестящий поход против Ренненкампфа и Самсонова; здесь и апогей коронования – верховное командование всеми армиями немецкой коалиции, Брестский мир, прорыв западного фронта; здесь и Ватерлоо – полный военный и политический крах.

Деятельность немецкого генерала в этот четырехлетний период граничит с чудесным. Гинденбуг – вывеска, кайзер – ничтожество, все делает Людендорф, которому по мере сил – иногда с успехом – стараются мешать штатские министры. Такова картина, изображенная в «Воспоминаниях».

Он вмешивается во все. Наряду с военным штабом при нем организуется огромный штаб административный. Снабжение, пути сообщения, санитарная часть, национальные отношения в занятой немцами территории, налоги, промышленность, торговля, суды, законы, полиция, жандармерия, военные газеты, библиотеки, театр, – все это регулируется распоряжениями самого Людендорфа, – именно его распоряжениями, а не только его подписью. В каждой из этих областей у него есть свои идеи и он без малейших сомнений проводить их в жизнь. Самоуверенность этого человека безгранична. Универсальность его превышает универсальность Декарта, Лейбница и даже русского исправника при старом строе. Но в царской России административное неистовство смягчалось существованием готового Свода Законов, национальной ленью, благодушием, взятками, пьянством, хлебосольством, огромностью территории, превышающей поле зрения самого зоркого хозяйского глаза, и многим другим. Цену административной деятельности Людендорфа в свое время выяснят бытовые мемуары.

Одновременно с этими трудами Людендорф ведет – и здесь уже конечно с неоспоримой компетентностью – гигантскую военную работу. После развала русской армии он приступает к организации чудовищного наступления на западе, которое должно положить конец войне. На основе тщательного изучения неудачных попыток союзников прорвать германский фронт, им вырабатывается новая тактика прорывного боя. Это была сложнейшая задача, разрешение которой основывалось на данных всех решительно наук, начиная от массовой психологии и теории вероятностей и кончая метеорологией и воздушной фотографией. Основной тактической мыслью его была идея движущейся равномерно с определенной скоростью стены огня (le barrage roulant). Организуются и уводятся в тыл для обучения по вновь выработанным методам особые ударные части. Их офицерам читается специальный курс новых идей в тактике. Производятся бесчисленные репетиции и маневры. Заведомо для всех и вместе в глубокой тайне готовится нечто потрясающее. Армия, точно охваченная мистической жаждой мирового господства, кипит в котле нестерпимого давления… В описании долгой подготовки этого чудовищного удара, который привел союзников к последнему краю бездны, Людендорф местами возвышается до эпической поэзии. Ранней весной 1918 г. он, наконец, доносит императору: «Германская армия готова к величайшему делу всей своей истории».

Накануне назначенного наступления два немецких солдата перебегают к противнику. Штаб подозревает, что они выдали тайну места атаки. 20 марта утром, Людендорф еще колеблется, бросать ли на карту последнюю, небывалую, невиданную и неслыханную в истории ставку. Но уже отступать поздно: «масса, раскаленная добела, должна прорваться». Тем не менее очень многое зависит еще от направления, ветра, который должен нести удушающий газ. В 11 часов утра главный метеоролог армии доносит, что ветер повернул в сторону противника. Людендорф подписывает приказ об атаке.

Так началась та последняя игра, которая в шесть месяцев решила судьбы вселенной…

Игра проиграна. Кречинский германского милитаризма произносит свое «сорвалось!» – и уходит в отставку.

Отчего же собственно «сорвалось»? Вот вопрос, о котором историки будут спорить не одно столетие. Есть некоторые основания думать, что в последние дни войны нервы Людендорфа не выдержали нестерпимого напряжения – и это обстоятельство могло быть в 1918 году одной из тысячи причин беспримерного германского крушения. Но сам автор «Воспоминаний» об этом, естественно, не произносит ни единого слова. Его ответ на вопрос «отчего сорвалось?» очень простой и с точки зрения неисправимого прусского офицера совершенно понятный. Во всем виноваты штатские. Войну проиграл тыл.

Германия Вильгельма II в нужную минуту «не нашла ни Бисмарка, ни Роона» (Мольтке, разумеется, не упоминается, ибо Мольтке – сам Людендорф). Это основной тезис всей книги «Воспоминаний». Франция победила, ибо у нее нашелся Бисмарк – Клемансо. К последнему Людендорф относится с безмерным почтением. «В ноябре 1917 г., – пишет он, – Клемансо стал председателем Совета Министров. Это был самый энергичный человек во Франции. Он пережил 1870-71 гг. и был с тех пор ревностным представителем идеи реванша. Клемансо хорошо знал, чего он хочет. Он повел войну, подавил всякую пацифистскую агитацию и укрепил дух своей страны. Его действия в отношении Кайо показали, чего мы могли от него ждать… Ведение войны у наших врагов неизмеримо выиграло в энергии». На протяжении всей своей книги Людендорф беспрестанно цитирует речи Клемансо («я буду воевать перед Парижем, буду воевать в Париже, буду воевать за Парижем») и ставить его в пример немецким политикам. Так о вице-канцлере Пайере он резко замечает, что этот человек в начале сентября 1918 г. не нашел тех слов, которые Клемансо произнес, когда германские войска были в 80-ти километрах от Парижа.

Чего же не хватало немецким политикам в пору великой войны? Им не хватало воинственности. Кто бы подумал: все они были в душе пацифисты. Они слишком много заботились о счастьи человечества (буквально, М.А.) и слишком мало – о национальном могуществе. А пацифисты, по мнению Людендорфа, не лишенному некоторой основательности, годны для чего угодно, только не для ведения войны. Впрочем, он думает, что они и ни для чего другого не годны. Пацифизм же Бетмана-Гольвега, Михаэлиса, Гертлинга, Макса Баденского проявлялся в том, что они не посадили в тюрьму князя Лихновского, выпустили из тюрьмы Либкнехта, не зажали рта либеральным депутатам, не закрыли фрондирующих газет, и даже сами – в частных беседах – лепетали что-то такое о прусском милитаризме, имея в виду, главным образом, его, Людендорфа. Не будь всего этого, он выиграл бы войну. – Тогда обличительные мемуары против либералов написал бы вероятно, маршал Фош.