Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

Упорство, проявленное владетельным князем во время Крымской войны, было вознаграждено. Русские вернулись в Абхазию, и в первое время после их возвращения Хамутбей Чачба чувствовал себя настоящим владетелем Абхазии.

Однако кавказская война шла к концу. Шамиль пал, военные действия повсюду, кроме Западного Кавказа, утихали, и правительство царя видело все меньше смысла в дальнейшей поддержке тех владетельных князей и ханов, которые в былые времена становились на его сторону в борьбе с не покоренными еще тогда горцами. К 1862 году абхазское владетельное княжество оказалось последним на всем Кавказе. И быть может, его тогда же и упразднили бы, если бы наместник Кавказа, князь Барятинский, не написал самому царю, защищая Хамутбея Чачбу: «В преследовании князя я не вижу никакой надобности, а скорее вред. Влияние его в Абхазии на соседние племена, как мне известно, еще очень важно. Поэтому расположить этого человека к нам считаю очень полезным…»

Но с тех пор, за два года, времена переменились к худшему, и новый наместник Кавказа, великий князь Михаил Николаевич, считая, что сохранение в дальнейшем владетельного княжества Абхазии вряд ли принесет какую-нибудь новую пользу, думал только о том, как бы поскорее и понезаметнее упразднить его, чтобы даже своим названием не напоминало о какой-то былой независимости.

До Хамутбея Чачбы доходили слухи об этих планах вместе с тревожными сведениями о происходившей в России крестьянской реформе, которая неизвестно когда, как и с чего, но так или иначе начнется и здесь у него, в Абхазии. Он думал и о собственной судьбе, и о судьбе своего единственного сына Георгия, которого уже давно привык видеть в мыслях будущим владетелем Абхазии. Ему хотелось хотя бы выиграть время, хотя бы еще на несколько лет оттянуть те проектируемые новым наместником планы упразднения княжества, о которых все чаще доходили слухи.

Трезво оценивая силу русских, абхазский владетель был искренен, когда хотел удержать убыхов от продолжения кровопролитной и безнадежной борьбы. А то, что упорство Хаджи Керантуха, решившего продолжать эту борьбу, подогревалось тайными приездами сменявших друг друга турецких агентов, было хорошо известно Хамутбею Чачбе и ослабляло в его душе ту меру сочувствия, которое он испытывал к убыхам, отдавая должное их мужеству.

Мужества у Хаджи Керантуха хватало, а ума и дальновидности — нет. Однако Хамутбей Чачба ехал на переговоры с убыхами не только потому, что его тревожила их будущая судьба, но и потому, что, пожалуй, еще больше его тревожила судьба собственная.

Он не без основания считал, что непримиримость и строптивость Хаджи Керантуха оказывают возбуждающее влияние и на его собственных подданных — абхазцев, особенно из Цебельды и других мест, где они тесно соседствуют с убыхами. Он считал, что если убыхи в результате его переговоров с ними пойдут на примирение с русскими, то это скажется и на его собственных подданных, то есть, вернее, на тех из них, которые сейчас только считаются его подданными, а на самом деле выходят из повиновения при первом удобном случае.

Ему казалось, что если удачные переговоры с убыхами помогут ему совладать с непокорной частью абхазцев, то это утвердит его авторитет в глазах русских и, может быть, заставит их отказаться от мысли об упразднении владетельного княжества. А если ему во время переговоров с убыхами удастся добиться того, что не удалось добиться месяц назад русскому генералу, то этот успех может поставить его, Хамутбея Чачбу, так высокого в глазах русского наместника на Кавказе, что об упразднении его владетельного княжества не будет больше разговора, во всяком случае, на многие годы вперед.

Сделанное мною здесь отступление от рассказа Зауркана Золака преследует единственную цель — на основе того сравнительно немногого, что мне до сих пор удалось узнать о владетельном князе Хамутбее Чачбе, личности в масштабах нашей Абхазии исторической, мне хотелось определить и то место, которое в его жизни занимала эта поездка к убыхам накануне происшедшей с ними трагедии, и те причины, которые толкнули его поехать на эти, весьма рискованные для него, переговоры.

А о том, во что все это вылилось, и чем кончилось, и, самое главное, в каком виде сохранилось в памяти современников, даст представление та последняя, наиболее связная часть рассказа Зауркана, о которой я уже упоминал и которую записал дословно

Повторяю, что, несмотря на легендарные подробности этого рассказа, основа его, сами факты точно соответствуют действительности:

— Ты можешь верить или не верить мне, дорогой Шарах, но люди рассказывали мне — и не один человек, а многие, и не один раз, а много раз, — что всю дорогу, пока князь Хамутбей ехал от самого своего дома до страны убыхов, все эти два дня и две ночи он молчал, как немой, не сказал никому ни одного слова.

И в первый раз заговорил, только когда — уже в стране убыхов — вдруг увидел в лесу высокого белоснежного коня, который спокойно пасся на зеленой поляне. Князю Хамутбею понравился конь, и он повернулся к ехавшим вслед за ним всадникам, чтоб показать им на этого коня, но когда они подъехали к князю, то белого коня на поляне уже не увидели. Он исчез так, словно его здесь никогда и не было.

И тогда, остановившись посреди поляны со своими спутниками, князь впервые за эти два дня и две ночи заговорил и рассказал им, как в детстве, когда ему было семь лет, он ехал по этой же дороге, но только наоборот — не из страны абхазцев в страну убыхов, а из страны убыхов в страну абхазцев.

Ему было всего семь лет, но он ехал, как взрослый, верхом на высоком белоснежном коне и был одет в такую же белую, как конь, черкеску, на голове у него была белая папаха, а за плечами белый башлык. А рядом с ним на буланом коне ехал его воспитатель Хаджи Берзек, сын Адагвы, а за их спиной ехали сто всадников убыхов, и пели походные песни, и, не сходя с коней, стреляли в воздух, как стреляют, когда возвращаются после победы.

И каждый, кто по пути видел этих всадников, не мог оторвать от них глаз.

Те, кто не знал, спрашивали: «Кто они?»

А те, кто знал, отвечали: «Это возвращается к своему отцу сын владетеля Абхазии Сафарбея, который был отдан на воспитание в страну убыхов. Да будет счастлив молодой князь, возвращающийся к себе домой! Да настанет время, когда народ благословит его имя!»

Воспитатель маленького Хамутбея, Хаджи Берзек, сын Адагвы, чтобы не утомить его, дважды останавливался по дороге на ночлег, сначала у князей Рыдба, а потом у князей Инал-Ипа, и на каждом из этих ночлегов были пиры, и лишь на третий день они приехали в Лыхны, в дом владетельного князя Абхазии Сафарбея. Три дня и три ночи шел пир, и не только воспитателю маленького князя Хаджи Берзеку, сыну Адагвы, но и всем ста сопровождающим его всадникам убыхам были сделаны самые дорогие подарки.