Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

Он уже до половины вытащил кинжал, и его еле-еле уняли.

— Дай мне возможность договорить, — стоя все так же неподвижно и даже не обернувшись в сторону брата, сказал Ахмет, сын Баракая, обращаясь к Хаджи Керантуху. — Даже если бы вы уже приговорили меня к казни, я все равно по обычаю имею право сказать последнее слово.

— Ты уже все сказал! — крикнул Ноурыз.

— Потерпи. Дослушаем его до конца, — сказал Хаджи Керантух.

— Как вы знаете, грузин гораздо больше, чем нас, и, однако, они не пошли войной против русского царя, — дождавшись тишины в доме, сказал Ахмет, сын Баракая. — Они стали подданными царя, но сохранили свою землю и свой язык и, кто знает, может быть, когда-нибудь еще вернут себе и свободу.

— Я ожидал от тебя всего, Ахмет, сын Баракая, но не знал, что ты способен изменить своей вере, — сказал мулла Сахаткери. — С кем ты нас сравниваешь? Грузины и русские — христиане, у них одна вера, поэтому они и примирились, а мы, мусульмане, были и будем вечными врагами гяуров.

Мулла Сахаткери поднялся, чтобы сказать это, и, сказав, снова сел, словно не мог ожидать возражений на свои слова.

Но Ахмет, сын Баракая, все-таки возразил ему.

— Достопочтенный Сахаткери, — сказал он, — ты знаешь не хуже меня, что в народе до сих пор помнят, как тысячу лет назад мы принимали христианскую веру и, хотя уже давно считаем себя мусульманами, продолжаем праздновать рождество и пасху. Мы не были вечными врагами гяуров в прошлом и можем не быть ими и в будущем…

На этот раз Ноурыз снова швырнул папаху на пол и выхватил из ножен кинжал уже не до половины, а весь.

— Хаджи Керантух, ты слышал, как я поклялся своим покойным отцом? Если ты не выгонишь сейчас же отсюда этого человека, я зарежу его как скотину здесь, в доме! Отныне, Ахмет, ты не сын Баракая, ты не мой брат, ты — втайне крещенный русскими отступник от веры, ты изменник, ты грешник. Оставь нас!

Соседи Ноурыза, навалившись со всех сторон, еле удержали его, а Хаджи Керантух встал и начал ходить взад и вперед. Потом медленно подошел к Ахмету, сыну Баракая:

— Что еще ты хочешь сказать нам? Что русские генералы соблазнили тебя; когда ты был в Англии, тебе подарили там золоченую саблю, а чем подкупили тебя они? Тогда, вернувшись из Англии, ты обнадежил нас, что англичане помогут, и подстрекал нас против русских. Когда сегодня мы висим, как ты говоришь, на сухой ветке, ты хочешь сказать, что ты ни при чем? Да, ты действительно дошел до конца!

— Все мы дошли до конца. Прежде всего — ты, — по-прежнему спокойно, не повышая голоса, сказал Ахмет, сын Баракая. — Разве я виноват, что англичане обманули нас? Да, я привез сюда немало английского оружия. Но чем дальше, тем яснее я вижу, что они сами не будут воевать из-за нас с русским царем. Кто мы для них? Горстка диких людей! Когда я был в Лондоне, они чаще обращали внимание на мою странную для них одежду, чем на наше несчастье. И не пугай меня русскими генералами. Даже в тех местах, которые они захватили силою и пролили много крови, они не убивали тех, кто им сдался, и не истребляли их жен и детей. Они не убили даже Шамиля с его женами и детьми, а только увезли его в Россию. Дагестанцы, которые подчинились их силе, не истреблены, а продолжают жить в своих домах. Наши соседи шапсуги — те из них, кто не ушел за море, — тоже не истреблены и живут в своих домах. Я не хуже тебя знаю жестокость русских генералов, когда они воюют, но когда они не воюют — они не убийцы. Я слышал, что среди них нашелся даже какой-то один, который изобрел для нас, горцев, буквы и хочет издать на них азбуку. Я вижу только два выхода для нашего народа: или погибнуть до последнего человека в битвах, или понять, что враг победил нас и — пусть теперь поступает с нами как хочет, как велит его совесть. Я больше верю тем, кто шел против нас с обнаженной шашкой, чем тем, кто тайно продавал нам свое оружие, но никогда не хотел проливать за нас свою кровь. Я много раз бывал в Турции и знаю, что нас, мужчин, не ждет там ничего хорошего. Мы мужчины, и мы не можем, как наши сестры, стать наложницами в гаремах! Покинувший свою землю будет страдать до конца! Я знаю одно: если мы, убыхи, покинем ее — нас не будет. А теперь делайте со мной что хотите: изгоняйте или убивайте.

Сказав это, Ахмет, сын Баракая, не сел обратно на свое место, а стал среди других толпившихся вокруг людей. Он сам уже не считал себя больше членом совета.

Его последние слова были такими сильными, что все молчали. Вдруг снаружи донесся топот коней, шаги спешившихся, и все посмотрели на открывшуюся дверь, в которой показался дядя Хаджи Керантуха — Берзек Арсланбей, которого посылали для переговоров о перемирии к генералу Гейману. Не оборачиваясь, он скинул с плеч мокрую бурку на руки телохранителю и с низко опущенной головой стоял среди вставших ему навстречу членов совета. Они встали, словно только стоя на ногах можно было выдержать ту страшную тяжесть, которая должна была упасть на их плечи.

— С чем ты вернулся? — спросил Хаджи Керантух.

— Я принес плохие вести, — сказал Берзек Арсланбей. — Генерал Гейман долго не принимал нас, и мы ждали его, как арестованные. Потом, когда солдаты повели нас к нему, он даже не захотел нас выслушать и сказал: «Поздно. Между нами и вами уже не будет мира! Те из вас, кто согласен переселиться на равнины Кубани, пусть идут через нас, мы их пропустим, а для тех, кто хочет переселиться в Турцию, мы освободим три дороги. Пусть они идут по этим трем дорогам к морю и садятся на корабли, которые их ждут. А здесь, где вы жили, мы отныне не разрешим жить ни одному из вас».

Он отправил нас обратно, а сам возобновил войну, сжигая и разрушая все, что попадается ему на пути. Он идет быстро и через два или три дня будет здесь!

Я еще не понял, что произойдет, но почувствовал, что нас ждет что-то страшное, и с последней надеждой смотрел на Хаджи Керантуха.

Он бессильно опустился на свое место, словно его потянула вниз какая-то невидимая сила, и обхватил голову руками.

Некоторые опустились вслед за ним, другие ошеломленно стояли.

Ты, наверное, видел изломанный ураганом лес? Так выглядели в ту минуту убыхи, собравшиеся в доме совета.

Снаружи снова послышался топот коня, и в дом вбежал задыхавшийся от скачки человек, тиская в руках мокрый башлык и нагайку.

— Хаджи Керантух, главный капитан турецких кораблей Эффенди Сулейман велел передать тебе: «Уже третьи сутки мы стоим у берега, и никто не платит нам за это. Если вы сегодня к ночи не скажете нам, нужны мы или нет, наши корабли вместе с кораблями английских контрабандистов уйдут в море!»

— Убирайся! — свирепо крикнул ему Хаджи Керантух.

Воин вышел с опущенной головой. Он провинился, крикнув при всех то, что должен был сказать Хаджи Керантуху наедине, выдал, что Хаджи Керантух принял решение раньше, чем собрал совет.