Михаил Иманов - Меч императора Нерона

Он очень изменился в последнее время: от того красивого юноши, что приехал когда-то в Рим, ничего не осталось. Лоб Никия прорезали теперь глубокие морщины, щеки стали бледными (здоровый румянец исчез, казалось, навсегда), подбородок заострился, глаза запали, а во взгляде не стало огня. Ему можно было дать лет тридцать, а то и больше. При этом он походил скорее на тридцатилетнего старика, чем на тридцатилетнего мужчину.

После той услуги, которую он оказал Нерону, устранив Агриппину, Никий некоторое время по-настоящему боялся за свою жизнь и строил вполне реальные планы побега из Рима. Но бежать было некуда, и сил для этого он тоже не чувствовал. Он плохо спал, вскакивал от каждого шороха — настоящего или почудившегося,— все время мерещилось, что к нему пробирается убийца. Но самое отвратительное состояло в том, что этот представляющийся ему убийца был с собственным его лицом. Он боялся смотреть в зеркало и приказал убрать из дома все зеркала.

Но Нерон остался неизменно милостив к нему, и страхи Никия несколько поутихли, хотя и не прошли совсем. Его главный враг, командир преторианцев Афраний Бурр, уже полгода как лежал в могиле. Он сам приложил руку к гибели Афрания, но нисколько не жалел об этом. И не вспоминал об Афрании, словно того никогда и не было.

Афраний Бурр, пока еще был жив, неизменно смотрел на Никия с ненавистью и нисколько ее не скрывал. Если бы не Нерон, Афраний расправился бы с ним очень быстро. Император время от времени любил шутить на эту тему. Он говорил, смеясь и лукаво поглядывая на Поппею (к тому времени взявшую во дворце большую власть):

— А как ты думаешь, моя Поппея, что бы сделал Афраний с Никием, попадись он ему в руки? Нет, в руку, потому что наш доблестный Афраний калека. Но, думаю, и одной рукой он сумел бы его помучить как следует.

Поппее не нравились эти разговоры, при таких шутках Нерона она неизменно хмурила брови и отворачивалась сердито. Как-то она сказала Никию:

— Не бойся, Нерон любит тебя и не даст в обиду. Он любит, а я ценю. Что же до Афрания, то, мне кажется, он уже достаточно созрел, чтобы из живого стать мертвым. Перезревший плод срывают — вот только нужно разыскать умелого садовника.

При этом она так смотрела на Никия, что тот понял — «садовником» будет он.

И не ошибся, хотя после этого разговора прошло довольно много времени и Поппея больше к нему не возвращалась.

Афраний Бурр вдруг заболел и слег в постель, жалуясь на боли в горле. Вообще-то он жаловался на горло давно, но впервые болезнь обострилась настолько, что он в течение нескольких дней не мог выполнять своих обязанностей по службе.

Однажды во время пира Нерон поманил пальцем Никия и, пригнувшись к самому его уху, сказал:

— Тебе не кажется, мой Никий, что на пиру не хватает одного человека?

— Кого не хватает, принцепс? — спросил Никий.

Нерон обвел взглядом гостей и проговорил с лукавой улыбкой:

— Того, кого ты больше всех любишь.

— Но больше всех, принцепс, я люблю тебя, ты же знаешь.

— Да, да,— несколько нетерпеливо заметил Нерон,— но я говорю о другой любви.— И, видя, что Никий либо не может, либо не хочет понять, о ком идет речь, пояснил:

— Я говорю об Афрании, нам не хватает его.

— Да, принцепс,— осторожно согласился Никий.

Нерон усмехнулся.

— Мне его очень не хватает, я так привык любоваться его искалеченной рукой. А как он хромает! Это не хромота, а великолепный танец. В его хромоте я всегда видел великую поступь Рима. Скажи, Никий, ты еще не забыл искусство врачевания? Помнишь, как ты лечил потерявшего голос Салюстия тухлыми яйцами? Мне тогда это очень понравилось! — И Нерон весело рассмеялся.

Никий улыбнулся тоже, но лицо Нерона уже в следующее мгновение приняло самый серьезный вид.

— Я хочу, чтобы ты полечил нашего Афрания,— проговорил он, глядя на Никия с прищуром.— Я желаю видеть его здоровым. Надеюсь, ты согласишься взяться за дело?

— Но, принцепс, я уже давно...— начал было Никий, но Нерон, не дослушав его, сказал:

— Вылечи его, пусть даже он лишится своего замечательного уродства. Я согласен пожертвовать этим. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Не очень, принцепс,— пожал плечами Никий,— прости мою тупость.

— Прощаю.— Нерон великодушно наклонил голову.— Хочу, чтобы ты понял: мертвый Афраний уже не будет калекой. Ведь мертвый не может хромать, не так ли? Я готов лишиться удовольствия лицезреть его походку, олицетворяющую величественную поступь Рима. Ну, теперь ты понял меня?

Губы императора разошлись, но глаза смотрели строго. И Никий сказал:

— Да, принцепс, я сделаю все, что в моих силах.

— Ты сделаешь все,— произнес Нерон тоном приказа и, тут же отвернувшись, шутливо заговорил с кем-то из гостей.

Никий исполнил приказ с хитроумием опытного убийцы. Он отыскал колдунью Тускулу: сгорбленную старуху с лицом, похожим на кусок прогнившего дерева. Никто не знал, сколько ей лет, некоторые говорили, что она бессмертна. По крайней мере, не было человека в Риме, который бы знал ее молодой. Она занималась колдовством, изготовлением любовных снадобий, врачеванием. Не однажды ее пытались изгнать из Рима, но сам император приказал оставить колдунью в покое.

Ходили слухи, что известное грибное блюдо, отправившее в могилу императора Клавдия, было приготовлено не без ее участия.

Никий сам поехал к ней. Как и полагается в таких случаях, поздним вечером. Сначала старуха, кряхтя и охая, сказала, что она ничем уже не занимается, потому как совсем одряхлела и готовится к смерти. Но когда Никий вытащил и подбросил на ладони тугой мешочек с монетами, глаза Тускулы сверкнули не по-старушечьи, и, оглядев дорогую одежду Никия, она сообщила, что готова помочь столь знатному молодому человеку, которого привела к ней, как видно, великая нужда.

— Великая,— без улыбки кивнул Никий и объяснил ей цель своего прихода: один его близкий родственник болеет горлом, страшно страдает, и он хочет, чтобы Тускула помогла ему избавить несчастного от мучений.

— Ты хочешь, чтобы он поскорее предстал перед богами? — спросила она напрямую.

— Да, если им так будет угодно.

— Им так будет угодно,— уверенно проговорила Тускула и, раздвинув губы, показала ему черный провал рта, что, по-видимому, должно было означать улыбку.

Через день она вручила Никию мазь и, длинным корявым пальцем проведя по горлу, сказала:

— Ему не будет больно.

Утром следующего дня Никий зашел к врачу Нерона, который каждый день навещал больного Афрания.

— Я пришел справиться о здоровье нашего доблестного Афрания Бурра,— поведал Никий с любезной улыбкой.— Скажи, ему лучше?

Врач, подозрительно взглянув на Никия, ответил уклончиво:

— У него слишком застарелая болезнь.