Николай Ульянов - Атосса

Когда ослы были нагружены, кони оседланы и люди готовы, Никодем спустился в трюм.

— Я обещал вам свободу, — сказал он гребцам, — и я сдержу свое слово. Отныне вы больше не рабы. Каждому я написал отпускную и, когда вернетесь в Ольвию, вы получите их вот у него. — Он указал на кормчего. — Кроме того, в награду за службу и в воспоминание о вашем господине, вы получите по двадцать драхм серебра. Это даст возможность вам вернуться на родину и обзавестись собственным домом. Триэру со всем, что на ней осталось, дарю вам. Припасов на ней столько, что хватит для возвращения в Ольвию и даже для плавания в Милет.

Он приказал надсмотрщикам снять цепи с гребцов. Кормчий и палубная прислуга плакали, но гребцы хранили мертвое молчание.

Никодем сошел на берег и сел на коня. В окна было видно, как он тронулся с караваном и исчез за деревьями. А гребцы продолжали сидеть изваяниями. Обрушившая ся свобода придавила их тяжелым камнем. Потом трюм дрогнул от звериного рева. Люди вскакивали с мест, махали руками, плясали и выли. Они вырвались на палубу, перевернули всё вверх дном и стали ломать корабельное имущество. Кто-то крикнул:

— Бей надсмотрщиков!

Надсмотрщики были предметом годами накапливавшейся ненависти; их свистящие бичи снились гребцам в коротких кошмарных снах. Мысль о том, что эти люди, пившие их кровь, находятся в их руках — поразила гребцов. На миг они притихли. Потом с невиданной яростью начали истребление вчерашних палачей. Палуба окрасилась кровью и на снастях повисли дымящиеся внутренности. Приступили к кормчему, требуя выдать отпускные грамоты. Он вынес ларец с папирусами и отдал каждому его документ. Рабы беспомощно держали их в руках, не зная, куда положить и что с ними делать. У многих они скоро были смяты и разорваны. Но кормчего не отпустили, от него потребовали немедленной выдачи двадцати драхм серебра.

— Серебра здесь нет, вы его получите в Ольвии.

— Он хочет украсть наше серебро! В воду его!

Ворвались в каюту, обыскали все углы и не найдя денег, убили кормчего. После этого, как мыши, рассыпались по триэре, проникали во все щели и вытаскивали всякую мелочь. Добрались до вина и пищи, открыли безудержное пиршество. Никогда не евшие досыта, истребляли теперь огромное количество припасов. Перепившись, заводили ссоры и драки. Вспомнили, что надо возвращаться в Ольвию, но никто не хотел садиться за весла. Их начали рубить, ломать и из обломков разводить костер на берегу. Образовались враждующие группы, вступавшие в кровавые стычки друг с другом. К ночи большая часть рабов мертвецки спала на триэре и в лодьях с сеном, а остальные либо галдели, сидя у костра, либо носились с горящими головнями по берегу.

В полночь сено и солома на лодьях вспыхнули гигантским пламенем; пожар перекинулся на триэру. Она факелом пылала до утра, похоронив в своих недрах пьяных гребцов. Спаслись немногие. Дрожащие, беспомощные топтались они на берегу и один за другим пали от стрел и копий невидимого врага.

А Никодем, пройдя сумерки леса, вышел под яркое небо, показавшееся ему новым и невиданным. То было небо степей — высокое, кристально прозрачное — Божественный купол, соответствующий широте мира.

- Друг мой, — сказал Никодем каллипиду, указывая на степь, — мы входим в пустынный храм, но не кажется ли тебе, что он торжественнее всех украшенных святилищ и ближе сердцам богов? Эта необозримая орхестра создана самим Зевсом и предназначена для великих действ, для священных мистерий. Ничто мелкое и пошлое не может произойти на такой земле. Блаженно всё живущее в этой обители пространства, оно ближе стоит к тайнам мироздания, чем мы.

- Да, — ответил каллипид, — мы вступаем в расположение счастливого племени: оно никогда не сеет хлеба и имеет сотни тысяч кобыл.

Атосса велела разбить свой шатер в степи недалеко от Истра. Там пахло непросохшей землей, тленом прошлогодних трав и чуть заметной свежестью пробивающейся зелени. Степь расстилалась пустынная и унылая. Ничего, кроме туч, грузно плывших из туманной дали.

Уставши от созерцания голой равнины, царица обращала взор к реке, где стоял город кораблей. Там, на берегу, с невиданной быстротой вырастали две бревенчатые башни. Они уперлись в небо, как столбы гигантских ворот, и на них втащили громоздкие снаряды для стрельбы дротиками и стрелами. Атосса поднялась туда, чтобы лучше видеть степные дали. Степь раздвинулась, стала шире, но оставалась такой же безмолвной, бесприютной. Только синяя полоса горизонта выглядела мглистой завесой, за которой склубилось недоброе, подстерегающее. Впиваясь глазами в эту засасывающую синь, Атосса прозревала такое, отчего ей становилось страшно. Тогда она отворачивалась и смотрела на Истр.

У подножья башен громоздились корабли, суетились тысячи рабов: Мандрокл творил свое второе чудо. Части моста, заготовленные, помеченные краской, укладывались быстро в соответствии с замыслом. Крепкие бревна вцеплялись в борта, повисая над водой правильными рядами.

Гармония строительства покорила Атоссу, и она подолгу смотрела, как деревянные ребра смело схватывали дикую, от века свободную реку.

Однажды утром ее разбудил шум. Семерых воинов, стоявших ночью на страже, нашли зарезанными. Волосы их были содраны с головы вместе с кожей. Тираны заволновались. По требованию Гистиэя, шатер царицы перенесли с берега на корабль. Но в следующую ночь якоря четырех судов, поддерживавших мост, оказались обрезанными. Балки заскрипели и затрещали, сорванные течением корабли глухо ударялись о нижестоящие. Пентэра Атоссы получила столь сильный толчок, что царица упала с своего ложа. В поднявшейся тревоге долго не могли открыть причины смятения. Когда же она выяснилась, Гистиэй пришел в ярость.

— Измена! Здесь скрывается враг, тайно вредящий делу царя царей. Пусть я не увижу Милета, если утром же не найду его и не разрублю голову мечом!

Но поиски оказались безуспешными.

Греки насторожились, стали держаться плотными кучками и постоянно озирались. Подозревая рабов, они не пускали их в трюмы ночевать, но каждый вечер сгоняли на берег. По утрам многих находили убитыми. Рабы плакали, умоляя не лишать их защиты и не отдавать в жертву таинственному врагу.

— Это духи степей, — говорили они, — пьют по ночам нашу кровь.

Когда вечером надвигалась синяя мгла, в ее сгустках и космах чудились степные страхи, подкрадывавшиеся из диких стран.

Как-то раз увидели копье, вонзившееся в бревенчатый сруб предмостной башни. Оно было загадочно расписано белой, синей, красной красками. Рабов это повергло в отчаяние, они бросили постройку и стали готовиться к смерти. С трудом заставили их возобновить работу.