Сергей Максимов - Голубое молчание (сборник)

Чьи же руки зарю на земле погасили?
Чья коса это хрупкое горло нашла?
Ванька-Ястреб присел. И душой обессилел.
Незнакомая оторопь в сердце вошла.

Распахнулись в стене потаенные сенцы.
Кто-то мягко ступил на дубовый порог.
— Вы казнили отца. Я казнила младенца.
Пусть на Страшном Суде разбирает нас Бог.

Что глядишь, словно сыч? Может, хочешь ударить?
Может, хочешь в светлице со мной ночевать?
Только завтра смотри — передай государю,
Что младенца спасла от бесчестия мать.

Ванька тихо сошел по ступенькам на волю.
Занималось огнем смоляное крыльцо.
За Неглинкой-рекой, по озимому полю
Вился дьявольский дым кумачовым кольцом.

Ой, не темный лес бушует,
Не в ножи берут купца, —
То с товарищи пирует
В слободе державный царь.

Зайцы, утки, гуси с просом
Пар клубится от ухи,
На серебряных подносах
В жире тонут петухи.

Вина рейнские, хмельные,
Романея, мёды, бастр…
И шеврюги заливные,
Точно хрупкий алебастр.

Куры с луком и шафраном,
Осетры блестят икрой.
Слуги в бархатных кафтанах
Ног не чуют под собой.

Государь хмелен и весел.
Очи черные горят.
И шумят у царских кресел
Приближенные царя.

И келарь здесь Иоанов,
И Малюта — звон оков,
И накрашенный Басманов,
И спокойный Годунов.

Гуслей звон и стук подносов
Кто поет, кто ест, кто спит,
И клюет в тарелку носом
Сам отец-архимандрит.

Дразнит карлика царевич.
Государь же, щуря глаз:
— Ну-ка, Федор Алексеич,
Покажи нам бабий пляс.

На царя с улыбкой нежной
Смотрит Федька и встает,
В юбке бабьей белоснежной
Пляшет Федька и поет:

— Ах, уж это толокно
Было от соседа…
Накупила я вина,
Собрала беседу…
Ох! Накупила я вина,
Собрала беседу…

Ой, и зорки черны очи!
Словно пикой бьют в упор:
— Это что там за молодчик,
Что сидит потупив взор?

И дрожат царевы губы,
И гремит: — Чего не пьешь?
Видел я, как не пригубил
Ты ни разу с медом ковш.

Тают гусли тихим стоном,
Тают смолкнувшей струной,
И встает с земным поклоном
Ванька-Ястреб удалой…

— О, царь! С ума я что ли спятил?
Я не живу, в себе не чувствую я сил.
Я думал об одном: о маленьком дитяти,
Которого вчера ты под вечер казнил.

Да ты. И я. И все мы вместе.
И понял я — народом проклят мой кафтан!
Что нет у нас ни совести, ни чести,
Зато есть казни, ложь, доносы и обман…

Кровь всюду. В избах, в тюрьмах, в ямах.
Без свежей крови дня не можешь ты прожить.
И даже праг — ты помнишь: праг святого храма
Сумел ты, Ирод, русской кровью обагрить.

И свыше нет тебе прощенья.
Как ни моли, как ни проси.
Должно, поставлен ты не Божьим изволеньем,
Коль сделал кладбище из праведной Руси.

Зачем быть волком в волчьей стае?
Зачем над Русью похоронный петь тропарь?
Я пьян от крови. Я устал. Я отрекаюсь
От дел твоих и от тебя, венчанный царь!

И верю: суд грядет законный.
Из рук твоих рабы однажды вырвут плеть.
И вспыхнет Божий свет над Русью окрыленной…
Я кончил, царь. Теперь могу принять я смерть.

По лавкам гул прошел нестройный.
Басманов спрятался за карлика-шута.
Дивясь на дерзость, царь смотрел спокойно
И, бровь подняв, улыбкой чуть кривил уста.

— Всё, Ванька, в мире в воле Божьей.
Бывает, над убитым сыном плачет мать.
Пойми, глупец: как солнце всех угреть не может,
Так царь на всех рабов не может угадать.

И не скажу ни слова боле.
Земле ответ я не даю. Не плачем баб
Поставлен я, и не людской мятежной волей,
А Богом истинным… Иди на плаху, раб!