Джон Клеланд - Мемуары сластолюбца

После сей увертюры я вернулся в Мервиллу, и он осыпал меня – не без зависти – поздравлениями по случаю столь лестной победы, которую мне удалось одержать исключительно благодаря строгому вкусу и хорошим манерам. Но меня было нелегко смутить, тем более что речь шла о заурядной интрижке; сердце мое – тут мне не в чем себя упрекнуть – нисколько не пострадало.

В назначенное время я явился к мисс Уилмор и убедился в том, что был прав, рассчитывая найти поле боя свободным, а даму – готовой приступить к боевым действиям.

Меня сейчас же провели в ее гостиную, где она ждала в роскошном, тщательно продуманном наряде. И хотя я не испытывал к ней ни любви, ни уважения, нужно отдать ей должное: она была еще довольно хороша собой. Я приблизился с той уверенностью победителя, которая зачастую предвосхищает и даже определяет саму победу. Я тоже постарался не дать маху по части костюма. После неизбежного обмена любезностями я сел в предложенное мне кресло и принял выигрышную позу, выставив напоказ свою фигуру и облачение. Мисс Уилмор, хотя и не питала склонности к фатовству, простила мне эту слабость – ради моей особы. В мою честь на столе красовался роскошный чайный сервиз – такая же непременная деталь приема у дамы, как вино у мужчин: и то, и другое служит поводом для начала и поддержания разговора. Так, над чашками, мы постепенно пришли к решающему объяснению. И вот тут-то, вопреки всему, что я слышал о ее доступности, избавляющей джентльмена от необходимости проявлять инициативу, мисс Уилмор неожиданно напустила на себя исключительно скромный вид. По-видимому, это имело двоякий смысл: она хотела показать, что уважает меня настолько, что отказывается от обычного легкомыслия, и дать мне почувствовать ее истинные мотивы, не претендуя, однако, на излишнюю стыдливость, которой отнюдь не отличалась, а притворяться считала ниже своего достоинства.

Заметив, что она уклоняется от моих атак, я был наполовину заинтригован, а наполовину шокирован. Тонкости, которые в любой другой женщине были бы только естественны, показались мне блажью, чуть ли не оскорблением со стороны той, в которой я меньше всего ожидал встретить поклонницу платонических отношений. Я даже втайне перетрусил, представив, как смешно буду выглядеть, если этот "тет-а-тет" ничем не кончится. Я дулся, отворачивался и даже сделал вид, будто хочу удалиться, чтобы прийти в другой раз, когда она будет в более подходящем настроении. Мисс Уилмор, справедливо расценив это как угрозу, разрывалась между двумя страхами: рассердить меня и вызвать мое презрение. Прошло немного времени, в течение которого она металась между приличиями и сердечной склонностью; в силу привычки последняя одержала верх, и вопрос решился в мою пользу. Ее глаза красноречивее всяких слов сказали мне об этом.

– Что ж, – молвила она, – сэр Уильям, я признаю, что заслужила вашу суровость. Мне невыносимо скрывать от вас тот факт, что мои желания совпадают с вашими. Мне было бы бесконечно жаль, если бы вы оставались равнодушны, и подтверждение тому – мой поступок. Меня безмерно огорчает то, что вашей страсти не сопутствует уважение, но трудно не признать, что все мое предшествующее поведение компрометирует чувство, которое я не желала бы оскорбить притворством и которое испытываю впервые в жизни. Возможно, впоследствии вы окажете мне честь, признав, что если я уступала другим на своих собственных условиях, то вам подчиняюсь исключительно на ваших. Моя уступчивость с вами приобретает совершенно иной смысл, нежели с другими, и если я с готовностью вступаю с вами в связь, то делаю это от чистого сердца, которое отныне принадлежит вам.

Она продолжала в том же духе, но, хотя все это мне чрезвычайно льстило, я испытывал слишком большое нетерпение и был слишком взволнован (мне передалось ее смущение), чтобы спокойно слушать дальше. И я закрыл ей рот поцелуем такой силы, что она едва не задохнулась. После чего немедленно сменил позу, переместившись к ней на кушетку. Мисс Уилмор совсем утратила контроль над собой и вся пылала страстью, так что было бы преступлением медлить. Она так и таяла под напором моих чувств и даже как будто вернула себе красоту и женственность. Все, что было в ней грубого, мужского, растопила нежность. Дерзкая, бестактная мисс Уилмор испарилась, и вместо нее я держал в объятиях настоящую женщину – скромную и застенчивую, подобную новобрачной. Тогда я не мог по достоинству оценить происшедшую в ней перемену, так же, как и перемену в себе самом. Я взял крепость без сопротивления, наслаждался без уважения; в то же время благодарность моя была так велика, что я чувствовал себя счастливым – тем более, что совсем на это не рассчитывал; мое тщеславие упивалось мнимым превосходством над моими предшественниками. Я оставался с ней до двух часов ночи, потом мы поужинали – нам прислуживала ее доверенная горничная, – а когда снова остались одни, мне пришлось гасить ее страхи, буквально затопив ее заверениями в моей признательности.

Наконец чувство приличия заставило меня расстаться с мисс Уилмор. Я сделал это с такой явной – чего и сам не мог вообразить – подлинной неохотой, которая явилась заслуженной наградой за ее чувства.

Я сел в свой экипаж и всю дорогу размышлял о том, что произошло этой ночью.

Бросить мисс Уилмор, как сделали все мои предшественники, было бы пустячным делом. Возможно, я поступил бы наилучшим образом и победа была бы полной, если бы я поиграл и выбросил этот трофей, доставшийся безо всякого труда. Но мысль о том, что я первый пробудил в этой женщине любовь, заставляла меня удержать ее при себе, привязать к моей триумфальной колеснице, показать всему городу в качестве своей пленницы – все это настолько тешило мое тщеславие, что я упивался подобными прожектами. Подаренное ею наслаждение также превзошло все ожидания. Позднее я убедился, что так нередко случается с женщинами, наделенными довольно заурядной внешностью, тогда как писаные красавицы оказываются ни на что не годными. Бывают женщины достаточно мудрые, чтобы, ради выгоды или удовольствия, пренебречь своей репутацией и не делать трагедии из своей посредственности, являя, на пути к достижению цели, столько подлинного изящества, что оставляют далеко позади безмятежную, праздную добродетель, равно как и слишком легко доставшуюся красоту.

На другое утро я тщательно нарядился и поехал к мисс Уилмор завтракать. Я застал ее за утренним туалетом, в обществе Мервилла, и, не скрою, испытал что-то похожее на ревность. Поначалу она смутилась и таким образом подтвердила догадку Мервилла о том, что произошло, с той же неопровержимостью, как если бы мы сами поделились с ним тайной. Однако мисс Уилмор быстро взяла себя в руки, а так как она уже выработала стратегию, решив сделать ставку на мое тщеславие, то открыто провозгласила меня своим единственным фаворитом, выразив пожелание, чтобы Мервилл принял это к сведению и воздержался от упреков. Он заверил ее в том, что глубоко тронут ее откровенностью и, коль скоро самому ему не на что надеяться, с радостью принимает ее доверие, хотя – добавил он без некоторого ехидства, – принимая в расчет ее широко известную осмотрительность, по-видимому, скоро разделит эту честь со всем Лондоном. И он оказался прав, поскольку трудно было ожидать, что мисс Уилмор сразу откажется от укоренившейся привычки пренебрегать мнением света.