Константин Федин - Костер

Семье Веригиных выпало на долю разделить участь многих своих земляков.

Первым принес новость в дом Антон. Он вбежал в избу, позвал:

— Мамань!

Изба была пуста. Он кинулся на двор. Мавра чистила коровник. Антон с бега выпалил:

— Дядя Прокоп сказать велел: Чернавку завтра в стадо не выгоняй. Колхоз поутру сымается.

— Ой! — вскрикнула мать. Вилы выпали у нее из рук. Она схватилась за косяк.

Антон был напуган пастухом Прокопом, но испуг матери нагнал на него куда больше страха. Никогда не видел он, чтобы мать что-нибудь выронила из рук. Он все не мог отдышаться, начинал что-то бормотать и срывался. По разговорам он знал, что деревня боится эвакуации пуще всякого лиха. Ему не терпелось сказать, как ребятишки пошли в лес — вырезать удилища — и не дошли, а увидали на выгоне пастуха и двоих дяденек на правленской лошади, и как дяденьки сразу умчались, а Прокоп поманил к себе ребятишек и сказал… Но рассказывать это было очень длинно, а коротко мать все поняла без рассказов, и глядеть на нее Антону было жутко…

Уже два дня назад Маврин муж, Илья Антоныч, слышал в сельпо, что, мол, если придется от немца уходить, то пускай служащие сами думают о своей скотине — с колхозными гуртами ее не погонят. Слух тогда же стал повторяться в Коржиках. Получалось, что служащие — те же единоличники, и веригинская соседка-колхозница выложила Мавре напрямик:

— С чего это взяли, гонять твою корову в стадо? Чье такое разрешение?

— Тебя не спросили! — отмахнулась Мавра.

Теперь уже не отмахнуться. Дело решилось и шло не об одной Чернавке. Страх, который она видела на лице Антона, и невнятное его бормотанье помогли ей опамятоваться от боли.

— Беги скорей за отцом. Чтобы сейчас шел домой, — наказала она негромко, точно наказ ее надо было от кого-то утаить.

Антон, подстегнутый таким приобщением к тайне, пустился бежать, а мать, оставив работу, пошла в избу.

Шла она ссутулившись и по ступеням крыльца поднимала ноги, как грузчик под непомерной кладью. В горнице огляделась, будто спросонья, заправила выбившиеся волосы под платок, но тут же сдвинула его на затылок.

В семье вечно чего-нибудь недоставало — по дому либо по двору. А тут — откуда что взялось. Глянула Мавра на постели — подушки горою. Посмотрела на сундук — вспомнила: насядешь на крышку — не закроется. И по углам — там короб, тут корчага, а то мешок, то кадка — все напихано каким-никаким добром. Куда теперь с этим? Одной посуды на полке наставлено — и-и! Примись-ка складывать — не увезешь на возу. Да и где взять его, воз-то? Взбредет же на ум — всем домом сымайся, всем двором уходи. Сымись-ка, д-уйди!

Мавра как присела на лавку у самой двери, так и не шевельнулась. Руки ладонями кверху положены на раздвинутые колени. Недвижными свисают темные волосы. Одни глаза нет-нет обведут стены, словно не узнавая, и опустятся. Только было остановились они на книжной полочке Антона — он сам тут как тут. Вбежал и — прямо к ведру с водой и за ковшик. Два глотка сделал, выдохнул:

— Сельпо грузится! Из магазина все подчистую увозят.

«Не мог же мальчонка одним духом слетать за добрых три версты от деревни», — думает мать, наскоро подбирая волосы. А сынишка опять глотнул водицы, выкрикнул уже позвонче:

— Агафья-учетчица к себе домой бежала, говорит — папаню видела в правлении.

— Чего ж ты не побег в правление?

— Она говорит — может, его там уж и нету. Там, говорит, народ со всех деревень. Колхоз за трудодни авансы посулил.

— То-то, видать, и бегут теперя. От посулов. А нам чего?..

Мавра недосказала. Вместе с сыном расслышала она нескладные шаги по крыльцу, вместе с ним узнала их и только насторожилась, как Илья наотмашь растворил дверь и стал на пороге.

Вряд ли когда была так близка недобрая минута к веригинской избе. Муж знал, что встретит несогласие жены. Она знала, что муж не согласится с нею. Кто сейчас уступит — не рассчитывай потом взять верх. И они смотрели друг на друга, боясь проронить первое слово, точно это слово — жребий, а от жребия не уйдешь. Их лица гасли и бледностью своею стали схожи. Они молчали, ожидая, кто сдастся.

Антон вдруг перехватил в глазах отца блуждающий белый огонек и не вытерпел — кинулся к матери. Уткнувшись стриженой головой в ее грудь, замер. Мавра укрыла его торчащие худенькие лопатки своими растопыренными пятернями. Щеки ее затемнели.

Илья обошел обнявшихся, сел на другой край лавки и наконец разжал рот.

— Что волей, что неволей, а идти надо, — сказал он. — Народ уходит… Насчет скотины с председателем поладили. Отгоним одним гуртом с колхозом.

— В Коржиках, стало, не упасем?.. Угонять-то!

Илья будто не расслышал.

— Собирай чего из теплой одежи. Обувку тоже. Покрепче. Обещали забрать узлы с машиной.

— Дом-то в узел не завяжешь.

— В дом договорился кум перебраться.

— Этот усторожит! У него двор небом крыт, ветром обнесен.

— Чужого он не возьмет.

— Не подпускали, вот и не брал.

— Болтай! На кого еще хату оставить?

— А пошто оставлять?

Илья вскочил. Видно было — чуть не крикнул и через силу удержался. Ковыляя, перешел к стене напротив. Тронул пальцем по стеколышку, за которым в рамке равнялась разноголовая родня и он сам — еще с царской кокардой и на костылях.

— Соображаешь иль нет? — спросил он;— Кто такой воздушного флота советский лейтенант? Веригин Николай. Это раз. А другой? В Красной Армии, в моторизованной части — кто? Веригин Матвей.

— Казать, что ль, будешь фотокарточки? Спрячешь подале, и все!

— Молву как спрячешь? Придет немец — заставит языки говорить До Матвея с Николой не дотянется, да как бы на Антоне не отыгрался.

Антон уже не виснул на матери, но она опять прижала его к себе, когда отец назвал его по имени. Точно изготовляясь наступать, Илья выпятил грудь.

— А со мной будет как? Ранение, спросят, откуда? В Галиции дрался? Солдат? Ну, и каюк. Не посмотрят, что у нас сынок-малолеток.

Илья погладил Антона по острому плечику, переложил руку на женино плечо, потеребил его. Оно показалось мягким, непохожим на то, к которому привык. Он вновь распрямился — хотелось быть повиднее.

— Две войны прошел, а в плену бывать — не был. Нынче, что же, по своей охоте сдаться?

— А куды теперь пойдешь-то? Подумал?

— Ты одна думаешь!

Илье послышалось — жена всхлипнула. Было похоже на готовность примиренья, и он заговорил терпеливее:

— Насчет харчей, слушай-ка. Мясного надолго не возьмешь — стухнет. И не до стряпни. Пару курей сваришь, и ладно, крупу всю что есть — забирай… Мне теперь опять в магазин. Завмаг говорит: случае на продовольствие недостанет транспорта — распределим по рукам. Машинами только-только асортимент вывезти. Что другое, видно, поделим…